За решеткой - Никки Джеймс

Учитывая ужасную историю Бишопа, его признания относительно ориентации, мои действия (открытие люка, чтобы дотронуться до него) и нашу растущую связь, я не знал, что делать. Со мной никогда прежде такого не случалось. Я был настолько не в своей тарелке, что утратил всякие ориентиры.

Мои мысли метались от невиновности Бишопа к моим крепнущим чувствам к нему, и я с ревом вскочил с дивана и принялся ходить туда-сюда по гостиной. Во что я ввязался, черт возьми? Почему я позволил этому настолько выйти из-под контроля? Мне не стоило читать статьи о нем. Не стоило задавать вопросы.

На кухне я постоял перед открытым холодильником, невидящим взглядом смотря на полки и вспоминая наш разговор. Я видел его слезы, снова чувствовал дрожь его рук, наплыв эмоций, хлынувший из него в меня. Мое сердце ныло, когда я вспомнил отчаяние, с которым он за меня держался.

Мне не стоило отпирать тот люк.

Мне не стоило прикасаться к нему вот так.

Раскаяние — забавная штука. Джефф его не чувствовал, и я тоже.

Захлопнув дверь холодильника, я еще немного походил туда-сюда, снова и снова проводя пальцами по волосам, пока те не встали дыбом. Мое сердце колотилось вдвое быстрее, и в какой-то момент я стиснул грудь, повелевая ему успокоиться.

Достав телефон из кармана брюк, я прислонился к столу и посмотрел на него, размышляя и решая, с кем можно поговорить, чтобы меня поняли. Я не из тех, кто обычно переваривает в одиночку. Единственный способ избавиться от тревоги — это выговориться. К сожалению, мой психотерапевт остался в Мичигане вместе с надеждами на то, что я забуду инцидент, приведший меня сюда.

Я мог бы позвонить маме. Она послушает. Она всегда слушает, несмотря ни на что, но она будет беспокоиться. Мне меньше всего хотелось говорить ей, что я влюбляюсь в мужчину из камеры смертника.

Мои друзья дома отдалились после инцидента. Я был напряженным и встревоженным. Злым. Я вываливал вину не на тех, на кого стоило, и из-за этого потерял друзей. Те немногие, что остались рядом, не связывались со мной после отъезда из штата. Справедливости ради, я тоже не связывался с ними из-за своего упрямого желания начать с чистого листа.

Оставался только Хавьер.

Поколебавшись, я положил телефон на стол и прислонился головой к раздвижным дверям, которые вели на задний двор. Там зарождался очередной жаркий летний день в Техасе. Высоко на деревьях чирикали птицы, голубое небо было ярким и безоблачным. Стекло под моим лбом было теплым, и я закрыл глаза, вспоминая ту связь, что мы с Бишопом делили через маленькое окошко его камеры.

Я сжал руки в кулаки, и мне хотелось ударить по чему-то, чтобы выпустить скопившуюся внутри энергию. Резко развернувшись, я сердито посмотрел на телефон и хрустнул костяшками пальцев. Думая. Думая.

Хавьер на работе. Даже если он тот, с кем можно поговорить, он сейчас недоступен.

Вот только я сойду с ума, если ничего не сделаю.

Не позволяя себе дальнейших размышлений, я схватил телефон со стола и напечатал ему сообщение.

Энсон:Встретимся на парковке во время твоего перерыва на обед?

Пот выступил на лбу, когда я нажал «отправить». Мои внутренности превратились в скомканный узел. Я бросил телефон, достал пиво из холодильника, открутил крышку и выпил половину залпом.

Мне все равно не удастся поспать.

Была половина двенадцатого, когда я свернул на парковку перед Полански. Я точно знал, что Хавьер с завидной регулярностью проверял телефон на обеде. Поскольку несколько лет назад в тюрьме установили устройства, блокирующие сотовую связь, для надзирателей вполне типично было выбегать на улицу, чтобы проверить сообщения или написать друзьям.

Для уединения я выбрал место в дальнем углу парковки, дальше всего от будки охраны и ворот. Поскольку солнце испепеляло землю, я оставил машину на холостом ходу, и кондиционер работал на максимум.