За решеткой - Никки Джеймс

Тихое пение доносилось нам вслед из камеры Леона. Это был детсадовский стишок про трех слепых мышек, но изменил строки, чтобы подстроить их под отношения между Бишопом и мной. Мышек было двое, и он говорил об отрубании членов, а не хвостов, и поджаривании их на сковородке. Звучало это весьма тревожно, и это еще мягко сказано.

— Этот парень ненормальный, — Деррик не мог оторвать взгляда от камеры Леона. — Я слышал, он убил больше пятнадцати человек. Запирал их в подвале и калечил, пока те были еще живы. Мэйсон слышал, что он всегда пировал в день, когда убивал их. Ел своих жертв на ужин после того, как трахал их трупы.

— Не верь всему, что слышишь.

— Ты в это не веришь?

— Я не говорю, что он этого не совершал. Я говорю, что здешние люди любят приукрашивать истории. Это может быть не точным.

— Да ну нахер. Ты же его видел. Он легко такое сделал бы. Без проблем могу представить. Как думаешь, о чем он говорил? Он дразнил тебя, но в этом не было никакого смысла.

— Он просто треплет языком. У парня с головой не все в порядке, — это было моим единственным спасением. Если люди и слышали бред Леона, то это легко спишут со счетов, и это не причинит мне реального урона.

Я надеялся на это.

Что меня пугало, так это то, что Леон вообще знает про меня и Бишопа. Если он заподозрит, что я гей, или что Бишоп гей, то это могло привести к катастрофе.

— Ты в порядке? Болит что-то?

Я нахмурился, заметив, что неосознанно потираю бок.

— Старая рана. Ноет временами, — например, сейчас. Хотя остаточный дискомфорт был лишь в моей голове, это служило предупреждением и напоминало быть осторожнее.

Бишоп взял поднос, не сказав ни слова и не глянув в мою сторону. Его движения были вялыми, и пришлось словесно подтолкнуть его взять еду, пока мне не пришлось забрать поднос, оставляя его голодным.

Он был уже не тем мужчиной, которого я узнал когда-то.

Ужин завершился, мы собрали подносы и приняли остальных парней с досуга, визитов и прочего. Те мужчины ели холодную еду после возвращения. Наступал вечер, наши суматошные обязанности сходили на нет. Деррик пошел на обед, а подменявший его парень был не слишком общительным. Он вызвался подежурить в нижней половине и бросил меня наверху. Мне же лучше.

Я пошел к камере Бишопа.

Он был ровно там же, где и в момент моего заступления на смену. Лежал на спине, взгляд приклеен к потолку.

Он не мог читать. Не мог рисовать. Не мог слушать радио. Ничего. Он мог лишь лежать там.

Он отказывался реагировать на мое присутствие, но я ни на секунду не верил, что он не почувствовал, что я стою там. Он был слишком проницательным. Слишком остро осознающим.

Депрессия была распространенным симптомом среди заключенных. Мы постоянно видели такое вместе с другими разнообразными психическими проблемами, вызванными длительным заключением. До сего момента я не видел этих признаков у Бишопа. Сегодня же он был подавленным, безо всякой искры жизни.

Мне ненавистно было на это смотреть.

Ища что-нибудь, что угодно, что поможет оживить мужчину, которого я знал, я попытался вспомнить стихотворение или короткий рассказ, который мог бы пересказать по памяти. Будь у меня книга...

Я по привычке похлопал по карманам в поисках телефона. Он лежал в шкафчике. Черт.

Будь он при мне, я бы открыл читалку и нашел книгу, которую можно было бы почитать вслух. Я был ярым коллекционером книг в твердой обложке, но купил несколько электронных копий, которые могли бы пригодиться. Но конечно, тюремные правила не разрешали мне держать при себе телефон на смене. Раньше мне было плевать, но сегодня это вызвало раздражение.