Рембрандт - Аким Волынский

Но Рембрандта занимали не только убитые, но и живые звери. Из них чаще всего на его картинах и фортах встречаются собачки в летучих, довольно четких изображениях. Иногда мы отмечали неуместность присутствия этого животного, в картинах, явно их исключавших по своему сюжету. Если собака необходима при иллюстрации легенды товитов, то уже шокирующе она действует, сбегая со ступенек вослед за Авраамом. Собачка одна, сама по себе, встречается в двух офортах 1640 года, один из которых лишь начат. Этот последний офорт, если верить большинству исследователей, не принадлежит Рембрандту. Что же касается второго офорта, изображающего заснувшую собачку, свернувшуюся на полу в клубок, то и она возбудила сомнения, не слишком обоснованные, у Блана. Перед нами тонкорунная собачка датской породы. Для Рембрандта собачка эта вырисована, впрочем, не слишком хорошо. Поза и выражение сна переданы очень живо. Но структура головы напоминает совершенно другого зверя, а никак не собаку, даже и датской породы. Кроме собаки, Рембрандт изображал довольно часто лошадей, коз, быков и других домашних животных. Имеется лошадь на эскизном листе 1652 года, в грубоватом очерке, почти сзади и затем лошади представлены в схватках со львами, в большом и малом офорте 1641-го года. Здесь лошади даны в положениях, напоминающих отчасти эскизы к битве при Ангиари. Надо, однако, признать, что галло-римской неукротимой дикости, какая замечается у Леонардо, в упомянутом картоне, у мирного амстердамского гения не было. Настоящей дикости вообще у Рембрандта не имеется. Страсть его без фермента жестокости, с отливом детской забавы и легкой игры воображения и бытовой умеренности, тогда как и скрытая, за плащом учености, страсть Леонардо ощущается во всем её огне. Даже дикость льва, кидающегося на человека, тоже нас не потрясает. Львиная ярость выступает у Рембрандта в небезупречном с графической точки зрения рисунке. Те же львы, однако, когда они срисованы с натуры, а не представляют собою одно лишь создание фантазии, очень хороши, как это видно на превосходных рисунках, хранящихся в Амстердамском и Британском музеях. На одном из них лев лежит довольно безмятежно. Всё величественно, тихо и угрожающе покойно. В Амстердамском кабинете имеется спящий лев, тоже представленный с натуры, в точном и верном рисунке. Четыре льва изображены на одном листе Британского музея, в разных положениях и позах. Это тоже этюды с натуры. Затем имеются лев и львица, оба на привязи, с налитыми мутной злобой глазами. Рембрандт знал и понимал природу льва, в некотором смысле у него было чувство льва, как у иудея, вскормленного образами библейской поэзии. В Библии лев фигурирует очень часто. Пророк из Иудеи, возвращавшийся домой из Вефиля, был растерзан львом. Пророк Даниил был брошен в Вавилоне в ров со львами. На языческих переселенцев, наводнивших Самарию, Бог посылал львов из аравийской пустыни. Молодому льву, в пророчестве Якова, уподобляется Иуда, долженствующий властвовать над всеми еврейскими коленами. В пророчестве Валаама сам народ еврейский сравнивается с могучим львом. «Вот народ: как львица встает, и как лев, поднимается. Не ляжет, пока не съест добычи и не напьется крови убитых». В благословлении Моисея колена Гад и Дан тоже уподобляются львам. Но этими уподоблениями не исчерпываются библейские метафоры. Сила символизируется силою – это естественно. Естественно и вполне понятно, что Иуда представлен львом: от него исходит воинственное рыканье по всей израильской земле. Но библейская фантазия, скрывающаяся за библейской поэзией, расширяет понятие силы, применяя его в могущественном размахе мысли и к праведности. Так, в притче Соломона мы читаем: «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним, а праведник смел, как лев». Тут имеется в виду не сам праведник, как человек, естественно отступающий перед опасностью, а та моральная сила в нём, которая стойка, храбра и неподвижна в схватке с врагом. Львом от колена Иудина называет автор «Апокалипсиса» Иисуса Христа, распечатавшего таинственную книгу бытия. Вообще, лев в поэзии Израильтян играет значительную роль, как эпитет, применяемый, по преимуществу, к мужественной силе и правительственному могуществу. Самое понятие о еврейском народе особенно легко укладывается в аллегорический образ льва. Библейские писатели, потомки народов, обитавших в аравийской пустыне, в номадном состоянии, знали нравы львов. Лев тем отличается от тигра, что он нападает на добычу только тогда, когда он испытывает голод. В нём нет кровожадности тигра, разрывающего добычу даже тогда, когда он сыт. По храбрости же лев превосходит тигра. Он переносится в бешено слепом прыжке через всякую ограду, даже с добычею в лапах, и легко вскакивает на высокую шею несущегося жирафа. Если индивидуальные люди похожи каждый на того или другого зверя, то и народы в некоторой степени тоже могут быть уподобляемы зверям. Иные народы напоминают волков, другие терпеливых быков, третьи – грязных и ленивых, разбойных свиней. Имеются народы орлов и водяных птиц. Какому зверю, в самом деле, подобен Иуда, возглавляющий еврейские колена? Конечно, это лев. На всём историческом пространстве, пройденном израильским народом, он никогда не терял черт своей львиной природы, мягко вставая, как львица, и поднимаясь на врага с солнечным пламенем в душе, как черногривый аравийский лев. Что-то тут символическое на все века, и гипноз такого образа не мог миновать души чуткого и впечатлительного ко всему иудаистическому художника.