Рембрандт - Аким Волынский

Мы уже изучали у Рембрандта его Диан, Андромед и Данай. Взглянем теперь на его Минерв. Сидит молодая женщина, в пышном костюме, с атрибутами учености на столе. Тут глобус, связка листов, фолианты. Сама богиня, выскочившая некогда из головы Зевса, руководительница ареопага, сидит за раскрытою книгою, внимательно читая. Кисти рук сложены крестообразно на страницах. Если бы не распущенные волосы и не театральный, расшитый позументами плащ, это была бы амстердамская горожанка за чтением романа, и, вместо глобуса, мог бы стоять природный для голландцев кофейник. Смотришь на картину и улыбаешься. Но можно и восхититься, если взглянуть на глобус и фолиант, как на наивные детерминативы, и представить себе изображенную девушку еврейкою в иератическом праздничном уборе. Тогда плащ её теряет всякую смехотворность. Лицо её начинает наводить на мысли, уже вполне свойственные Рембрандту и достойные его. Но на этих мыслях мы уже достаточно останавливались. Переходим к изображению другой Минервы 1632 года, писанной на дереве и хранящейся в берлинском музее. Минерва сидит на стуле неподвижно, застывшая, как кукла, в парчевом уборе и с тяжеловесным позументным плащом. Белокурые, как лен, волосы распущены и довольно жидкими прядями обрамляют лицо, маловыразительное, не интересное и ослепительно освещенное. Вокруг неё, на столе и на стене, не совсем понятные, как всегда у Рембрандта, аксессуары, долженствующие служить детерминативами. Скорее можно было бы назвать эту женщину Эсфирью, принарядившеюся для встречи с Агосфером, подписать же под картиною «Минерва» можно было только для толпы невзыскательных клиентов, если только, впрочем, такая номенклатура действительно принадлежит Рембрандту.

Ещё одна картина, из античной мифологии, на которой стоит остановиться. Изображена Европа, верхом на быке, похищающем её из среды подруг, оставшихся на берегу, около экипажа детски-фантастической формы. Художник играл аксессуарами, желая как можно богаче обставить античный сюжет. Тут и квадрига, запряженная в смешную повозку, и возница, и группа девушек и дальний пейзаж. Сама Европа могла бы быть превосходным изображением сценки народной ярмарочной карусели. Именно такие быки с поднятыми хвостами там и находятся, и такие сидят на этих быках и мещаночки, а иногда и почтенные матроны из среды гуляющих горожан. Но античного в картине нет и следа.

22 августа 1924 года

Другая картина, относящаяся к 1632 году, и хранящаяся ныне в берлинском музее, представляет похищение Прозерпины. Если бы взглянул на картину зритель, не знающий, кто её автор, то он мог бы принять её за произведение очень замечательного художника эпохи романтизма. Сюжет кажется сказочным, но античного духа ни капли. Самые достоинства картины противоречат характеру классического искусства, с его умеренным пафосом движения. Здесь же представлена бурная стремительность с таким совершенством, что картину хочется назвать гениальною за одну эту черту. Всё в ней кипит и бурлит, кони несутся в бешенном беге, который мог бы присниться разве только какому-нибудь Ленау. Мглистый воздух полон брызгов. Усилия удержать колесницу, схватившись за складки одежды Прозерпины, переданы бесподобно. Если Теофил Готье мог сказать про складки плаща «Бескрылой Победы», что в них чувствуется веяние саламинского ветра, то мы можем со своей стороны сказать, что здесь в складках покрова Прозерпины как бы воплощено всё отчаяние остающихся на берегу. Отметим также прекрасную игру светотени на передней орнаментальной фигуре сказочного экстаза. Сама Прозерпина озарена загадочным белым светом, с мечтательно лунным оттенком. Среди античных сюжетов у Рембрандта это, пожалуй, нечто наиболее замечательное, хотя и столь же далекое от эллинского духа, как и всё остальное. Созерцая многие другие картины, невольно улыбаешься, читая подпись под ними. Тут этой досадной комичности нет. Но нет и отображения легенды, как она рассказана в апокрифическом гимне Гомера.