Рембрандт - Аким Волынский

Продолжая рассматривать неведомые женские портреты под тем же углом зрения, мы находим новые и новые варианты всевозможных домашних и кондитерских хлебов. Пусть среди этих разновидностей того же рода мало женщин еврейского происхождения, но взгляд художника на них, их художественное восприятие, таковы, что проистекать они могут только или от еврея, или же от человека, думающего и чувствующего в этом отношении, как иудей. С этой оговоркой продолжим наше обозрение. В лондонской бриджватерской галерее портрет молодой женщины от 1634 года напоминает нежнейший английский кекс или еврейский леках. Эта женщина выпечена так тонко и мягко, что шнурок на шее врезывается в неё острой бороздой. Утонченно длинный рисунок лица сообщает ему аристократичность. Глаза мягковыпуклые, без выражения, смотрящие сладковато, совсем изюмные. Платье перехвачено кукольным пояском, что увеличивает впечатление добродетельной какой-то Собранности. Три портрета 1635–1636 годов, из разных галерей, кассельской, лондонской и нантской, производят впечатление отдельных трех совершенно различных родов хлебопекарного искусства. Из них кассельский портрет дает нам настоящий медовый пряник; лондонский портрет, в котором подозревается Саския, это подлинная крупчатка, со всею прелестью чудесного выреза на белоснежной груди; наконец, нантский портрет того же времени, далекий от всякой утонченности, воплощает собою хорошую булку, витую, с тмином, из недорогой кондитерской. Особенно замечателен портрет лондонский. В изюминках глаз имеются точечки, придающие им оживление. В своей теплой влажности изюминки осветились и поблескивают хорошим выражением. Открытая грудь кажется рассыпанной белой крупчаткой по темному сукну. Глаз зрителя прилипает к этому живописно-прекрасному и скромному обнажению, в его колористической прелести. В портрете максимум доступной Рембрандту пластичности, но всё-таки пышной и знойной тициановской растительности в нём нет. Для этого Рембрандт слишком иудей. Портрет берлинский, из коллекции Карла Гейдта, представляется исключением. Перед Рембрандтом, очевидно, была модель необычного типа, с худощавым лицом, одухотворенно нежным и утонченно осмысленным. В портрете пойман кусочек музыки, несвойственной тесту. Четыре жемчужных нитки обмотали шею. Однородные ювелирные драгоценности украшают волосы, уши и грудь. Очень эффектно окаймлена шевелюра белым кружевом косынки. Общее впечатление изысканности и вкуса. Не очень красивое лицо носит еврейский характер. Если это еврейка, то еврейка, выдрессированная амстердамской габимой в пункте туалета. Платье лежит на этой женщине плотно, четко, корректно прислонено к телу. У графа Кинэрда имеется замечательный экземпляр большого, хорошо выпеченного, темновато-серого, добротного ситника. Трудно представить себе лицо, больше похожее на ситный безызюмный Хлеб. Всё мягко, кругло, длинно, с щедро-вылепленным носом, с большими, почти растворяющимися в лице глазами в широком разрезе: настоящий свежий ситник, ещё теплый в своём рыхлом загаре. У такой женщины может быть целое поколение детей, стряпня и стирка в её доме очевидно процветают. Всё хозяйство безукоризненно. Ключей от буфета не видно, но они так и звякают за пределами картины. Какая это будет чудеснейшая бабушка! И вот подходишь к портрету Лихтенштейновской галереи, который изучаешь с веселым трепетом в сердце. Перед нами настоящая амальгама лучшей крупчатки со всякими сладостями, засахаренными фруктами, может быть, даже вареньем в середине. Это праздничный, даже свадебный леках с кондитерскими сюрпризами, с фиоритурами самыми замысловатыми. Рембрандт приодел молодую женщину фантастически, с видимым удовольствием. Особенно эффектен богато разукрашенный корсаж. Шевелюра снабжена жемчужной нитью, с драгоценным аграфом, из которого торчит перо. Рука с тройным жемчужным браслетом белая, рыхлая и крупчатая. Как далеко ей до одухотворенной руки Джиоконды, хотя что-то в конфигурации жеста напоминает винчианский шедевр. Прелестен также вырез, широкий, с оттенком заигрывающей искусительности около самой груди, молочно-белый и мягкий. Лицо является как бы продолжением этой груди, обещая несложные земные радости, без опасных эмоций.