Рембрандт - Аким Волынский

Подвигаемся дальше всё в той же галерее. Брауншвейгский портрет 1633 года дает нам уже целый торт, высокого кондитерского искусства. Тут и битые сливки фреза, тут и кружевное сахарное обрамление головы. Лицо опять неправильно и некрасиво. Но влажно-мягкие глаза придают ему привлекательность. Этот торт не для простого рабочего желудка, но для избалованного и требовательного горожанина, ищущего разнообразия вкусовых ощущений. Вот перед нами вкусный, сладкий хлеб, рыхлый и увесистый, тоже с сахарным облеплением, которое практикуют на пасхальных хлебах, куличах и мазурках. Средних лет женщина смотрит с довольною полуулыбкою, одета очень нарядно. Весь корсаж расшит позументом и гипюрами, пуговки драгоценны, великолепны кружевные рукава. Левая рука держит парадные перчатки. Всё богато. Но ни единого мига мысли, ни единой сложной эмоции в выражении лица. Если раздеть такую женщину, то мы не узнаем её в горе теста, освобожденного от внешних сжимающих покровов. Женщина на Нью-Йоркском портрете 1633 года является в своём роде чудом хлебопекарного искусства. Круглое и широкое лицо выступает из большого фреза почти воздушно в своей мягкости и всё же материально. Бывает тесто такое тонкое и нежное, что тает во рту, а вместе с тем это земное вещество, лишенное всякой музыкальности. В тесте нет музыкальных очарований. Его высшее совершенство материально – вкусовое. Но и хлебные женщины, изображенные кистью Рембрандта, тоже таковы в своей материальной плотности. Они тоже не музыкальны, не дионисичны, благообразны, порою красивы, часто миловидны и никогда не упоительны. Из-за рембрандтовских женщин никто не застрелится. Если у человека не окажется средств купить себе заманчивый торт или сдобную булку, он отойдет, может быть, вздыхая, от витрины кондитера, но не проведет по этому случаю бессонной ночи. Фрез на рассматриваемом портрете великолепен. Это плиссированное облако просто образцово. Милое лицо сидит на этом шедевре костюма, как херувим на облаке, а что-то элементарно-херувимское ощущается в выражении глаз, изюмно-сладких и умилительных. На такую женщину может помолиться и взять её в дом только тот, кто хочет иметь уют, теплый очаг и много детей… Ею можно жить сытно и счастливо в многотрудном союзе верных сердец. Жемчужная нить на шее и серьга в ушах почти не нужны: столько светлой мягкости и нежности в самой носительнице этих ювелирных изделий. Парижский портрет из коллекции госпожи Перейр 1633 года, превосходен по исполнению. Представлена женщина в любимом рембрандтовском типе. В щеках она пропечена любовным огоньком. Нос вылеплен приятной полоской на сухом, слегка костлявом лице. Чудесный крепкий подбородок манит глаз, как аппетитный кусочек в булке, соблазнительно высунувшийся из общей круглой массы. Чувствуются слегка заплывшие ямочки, глаза смотрятся с ласковой любезностью, с почти целующей приветливостью. Платье роскошное, из тяжелого броката, на обнаженную левую кисть наброшена кружевная перчатка. Рука украшена крупным ценным кольцом и золотым браслетом. Всё основательно и нарядно. Это женщина из состоятельных кругов голландского общества, серьезная, добрая, любимая и гостеприимная. Это отдаленный вариант Гендриккии Стоффельс, без тициановского элемента последней. Бостонский портрет молодой женщины 1634 года представляет одно из тех исключений, о которых говорили выше. В этом некрасивом лице, длинном и узком, с глубокою впадиною у скулы и с чувственно-страстными губами, заключена упоительность почти галльского типа. Французское изящество замечается и в изысканно-аристократическом костюме, где тончащий вкус сказывается в каждой детали, в редких и оригинальных украшениях. Шея совершенно залита жемчугами. Кружева фреза восхитительны в своём разнообразии. Великолепная катена украшает корсаж.