Разные лица - Семён Работников (1987)

— Хорошо я себя помню, когда мне пошел шестнадцатый год, — начинала бабка. — На ильин день случился пожар. Ударила молния в овин, а ветер на деревню дул. Сушь стояла великая, и пошел огонь перекидываться с дома на дом. Весь порядок как корова языком слизнула. Кто в чем выскочил — в том и остался. Работали-работали, наживали-наживали, и все это ясным пламенем к небу пошло.

В двух верстах от нашей деревни барский дом стоял. Летом там жила вдовая барыня, гладкая, как гусыня. Пошли мы с отцом к ней. Выплыла она на крыльцо, во всем белом, в соломенной шляпе. «Барыня, не возьмете ли в услужение мою дочь», — кланяется ей отец. Барыня оглядела меня с ног до головы, так что мне холодно стало. Была я собой… — тут старуха запнулась, — ладная…

— Сколько я тебя помню, ты все такая же, — съехидничала над свекровью Орина, мать Егорки.

Мать сидела за шитьем и рассеянно слушала рассказ.

— Что, по-твоему, — Наталья повернула к ней обиженное лицо, — у меня всегда и глаза ввалимши были, и рот без зубов?

— Не знаю, — ответила Орина. — Я только говорю, сколько я тебя помню, ты все одинаковая.

Старуха молчала, полураскрыв рот. В такие минуты, как всегда, на помощь бабушке приходил Егорка.

— Я был в Поленове, и одна старуха у магазина меня спросила: «Чьего ты дому, мальчик, будешь?» Я сказал: «Горюнов». — «Не Натальи ли Горюновой внук?» — «Ее самой». — «Ах, ах! Какая у тебя бабка-то! Умная. А уж какая она красавица в молодости была — во всей округе не сыскать!»

Польщенная, Наталья улыбалась.

— Вот видишь! — но тут же умерила свою радость. — Ну, красавица не красавица, одним словом — ничего собой… По глазам вижу, понравилась я барыне, возьмет. «А как на руку, — спрашивает она отца, — чиста?» — Ни-ни, барыня, с роду ничего чужого не брала. — «Хорошо. Пусть остается». А отец мнется, не уходит. «Чего тебе?» — «Задаток бы, барыня, получить. Погорельцы мы». Поморщилась она, вынула кошелек и отсчитала шесть целковых.

— Ну и как тебе жилось у господ? — спросила Орина.

— Не скажу, что плохо, но и хорошего мало. Известно, не у себя дома. Не так ступишь, не так повернешься, не так скажешь. Барыня никогда не бранилась, но, если что не так, подзовет к себе: «Что это ты, Натальюшка, посуду плохо перетерла? Давай-ка я тебе покажу». Возьмет тарелку, прижмет к груди и начнет крутить: «Вот так, вот так! Чтобы ни пятнышка, ни ворсинки не было. На свету все присматривай. Поняла?» — «Поняла». А сама думаешь: пропади пропадом вся эта жизнь! К себе бы в деревню быстрее. Никто там тебя не попрекнет. Если отец когда и замахнется, так за дело, и от своего все стерпеть можно.

Выпадет свободный час — я домой бегала, хоть от дома и остались одни головешки. Отец залез в долги, купил лесу, чтобы строиться. Ну, думаю, попала в кабалу я надолго.

А зимами жили в Москве. Там у барыни тоже свой дом стоял. В Москве было на что посмотреть, и первое время я все глаза таращила. Надо мной даже смеялись.

У барыни своих детей не было. Жили с ней двое племянников-студентов и еще приезжали две барышни-институтки, дальние родственницы ее покойного мужа, такие глупые, что только диву даешься, как они на свете живут. Принесла кухарка с базара живых уток. «Ах, какие красивые птички! — всплеснули барышни руками. — А где у них носик? Мы хотим их поцеловать». Студенты им на утиный зад и показали. Барыня долго на племянников сердилась.