На крови - Сергей Мстиславский (1928)

Угорь вскинул на меня желтые, твердые глаза.

— Не рехнулись, в разум вошли. Да что языком-то трепать. Идешь с нами, что ли? Ты к нам подашься — так, а уж нам к тебе — не податься.

— Выдаете! Не на то я вас бою учил.

— Выдаем? — нахмурился Щербатый... — Ну, слова эти ты, брат ты мой, брось. За такое слово, ежели бы кто другой сказал, разделали бы мы его до трех матерей в суконку. Выдаем? А те, что у станков сейчас, по заводам, те как? Мы где? С заводов повыкидали! По норам! Доколь городовик тронуть боится, а как осмелеет — тогда что? На работу не сунься: кто возьмет? Покажись — прямо в охранное. А те, заводские, не как што, — сверхурочные гонят. А мужик-от — хлебишком поторговывает, деньгу под ноготь; а солдат — во фрунт! А мы, что же, на проклятие? У партейных, как-никак, хоть зацепа есть: комитет. Деньгами пособит или что. А нас, которые беспартейные, кто поддержит? Только на себя и надежа. Ежели не обеспечь...

— Спутался ты, Щербатый! В дружинах четыреста человек: не все, как вы. Я клич кликну, вам через головы.

Угорь захохотал.

— Не дражнись, Михайло. Хоть кричи, хоть не кричи, никто не пойдет. Дружины... Кто с нами есть, только те и остались. Остальные кто куда подались: партейные по своей линии, иные, попросту, по семейной части. Четыреста! Мы для форсу, а ты и поверил.

Я встал. Щербатый потянул меня за руку.

— А ты не серчай, браток. Мы тебе добра хотим, как перед истинным. Сколь вместе прожили, полюбился, право слово, верь. Только вот, разум у тебя господский. Господское дело дохлое. Плюнь. Пропадешь. Иди к нам. Заживем... в двух книгах не упишешь.

— Подумайте еще, ребята. Завтра в «Васильки» зайду. Ежели одумаетесь, встретимся.

Угорь замотал головой.

— И не ходи, милой, не утруждайся. У нас не по-баричьи: сегодня так, завтра эдак; у нас — крепко. Знали, что обидишься, имели суждение. Но в упор дело дошло. К нам идешь — любо, атаманствуй, попрежнему; не идешь — губы давай: прохристосуемся. На нас зла не помни — мы твоего добра не забудем.

— Забыли уж!

— Экий упористый, — засмеялся Угорь. — Качай его, братцы!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я перебирал в уме, возвращаясь домой, имена и клички. Помимо начальников дружин, я мало кого знал в районных отрядах: только из Московской дружины, заставских, но тех от Угря не оторвешь. В «Васильки» завтра, все же, с’ездить обязательно надо. Хотя... вспомнилось. И раньше уже бывали недомолвки: бывало, даже шевелилось в душе подозрение, — нет ли в районах укрываемых от меня частных эксов. Странно посмеивались не раз и Булкин и Щербатый, когда я затрагивал этот вопрос. Тогда я проходил мимо, не задерживаясь, не до того было. А теперь, когда стукнуло... Если так, разве это остановишь?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дома, в прихожей, меня перехватила сестра. Подозрительно, по обыкновению, щурясь, она кивнула в сторону моего кабинета.

— Там тебя дожидается... какая-то...

— Кто?

— Не знаю... Какая-то... Ты поосторожнее. Я твоих дел не знаю. Но она, кажется, не в себе.

— В каком смысле?

— Так... — уклончиво сказала сестра, поджимая губы... — Если она тебе выплеснет кислотою глаза, я не удивлюсь.

— Вздор какой!

Я открыл дверь кабинета.

— Эля!

Глаза, — огромные, неподвижные, — светились из-под спущенного на лоб платка. Она привстала с кресла и села опять, крепко сжав резные тяжелые ручки.

— Мы выступаем в ночь.

— Сегодня?

Она кивнула.

— Из Свеаборга телеграмма. Революционный флот вышел в Кронштадт. Надо к его приходу... Я за тобой.

Часы пробили пять.

— Постой. Когда назначено выступление?

— В одиннадцать ночи.

— А пароход?

— Не нужно, я на катере. С Лисьего Носа.

— Вот это хорошо. Ты видела наших?