На крови - Сергей Мстиславский (1928)

— Пьяные? — медленно приподнялся командир. Глаза стали еще спокойнее и тверже.

— Не могу знать.

— Ермоленко, фуражку и кортик, — приказал капитан. — Я посмотрю сам. — Он перевел глаза на вахтенного и сжал губы. — Останьтесь здесь. Быть может хорошо, что вы ушли с вахты. Если что-нибудь... вы будете первый.

По палубе, над нашими головами, протопотал быстрый бег, и диким, стонущим пересвистом залились боцманские дудки:

— Пошел все наверх!

Командир надел фуражку и, уверенно ступая короткими сильными ногами, двинулся к выходу... Побледневший вахтенный схватил его за рукав.

— Постойте, Василий Иванович... Как же без вас...

В притихшей кают-компании сухо стукнули затворы двух-трех револьверов. Берг, сидя с застывшей небрежной улыбкой, смотрел в свой бокал, в каштановую, темную густую влагу.

— Пошел на бак, — крикнул в коридоре совсем близко чей-то густой и злобный бас. И два молодых, свежих голоса радостно и быстро отозвались, в разноголосье.

— Есть пошел на бак.

Свистят, надрываясь, вверху назойливые боцманские дудки.

Я встал:

— Вы разрешите мне выйти?

— Уж не знаю, как лучше будет, — усмехнулся командир. — Может быть, вы пройдете в мою каюту? Мы едва ли сможем дать вам сейчас шлюпку.

— Я останусь на палубе, с вашего разрешения.

Он быстро и пристально взглянул на мой костюм и вопросительно перевел глаза на Берга.

— На палубе? Впрочем... Как вам будет угодно. Я полагаю, вам лучше выйти одному; мы задержимся еще на несколько минут. Лейтенант Шереметов!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я поднялся на палубу. На баке сплошной, тесной стеной — матросские бушлаты. Мимо меня вперегон пробежали, подвертывая на ходу черные, угольные фартуки, кочегары.

Над толпой худой и бледный матрос, без шапки, говорил, взмахивая к каждому слову рукой.

— Навстречу — раз’езд... Офицерский... Остановил. «Ты, — говорит, — растак твою мать, почему шапки не снял — видишь драгуны едут». Я ему: «Вы ж не сняли — ну и я не снял». «Ты, — говорит, — так? Спешиться! Бери его. В нагайки», говорит...

Толпа загудела и сжалась плечами. Матрос дрожащими руками вырвал заправленный в брюки край форменки, взбросил его на плечи и повернулся спиною: под солнцем закровавились вспухшие полосами рубцы на бледной бескровной коже.

Точно картечью хлестнуло по рядам. Головы пригнулись в плечи, взбросились опять — и диким ревом прока тилось по баку, по броненосцу, по рейду какое-то слово... одно, единое... слитное из тысячи вскриков.

Рядом с высеченным, цепляясь за его голые плечи, матрос в расстегнутом бушлате кричал внадрыв:

— Братцы, да что они с нами делают...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не случай же привел меня на «Громобой»...

Я тронул за плечо матроса передо мною.

— Дайте пройти, товарищ.

Оглянулся.

— От военно-революционного комитета.

Лицо его испуганно дернулось, он не стронулся с места. Но сосед, блеснув белыми зубами, радостно нажал плечом в толпу, передо мной, с криком:

— Посторонись, братцы! От военно-революционного комитету оратор!

Толпа стихла. Матросы, оглядываясь, расступались. Через голову смотрели мне навстречу воспаленные, злобные глаза, того — сеченого.

— Оратор? Брось, братцы. Слыхали мы их, ораторов. Крепче моей спины не скажет. Буде, поговорили... Чего еще... У кого морда не бита — выходи, покажись! Не стыдись, говорю, покажись... ежели без нашивок... То-то? А ежели так, нам, битым, с небитыми — разговору нет. Что мы — псы, хвост поджимаем? Покуражились, буде! Вавилов! Примай над броненосцем команду.

— Правильно! — крикнул крепкий звенящий голос. — Ни к чему разговор... Вавилова!