За решеткой - Никки Джеймс

Не в силах отказать ему, я накрыл его ладонь своей.

— Я тоже.

— Я думаю о тебе каждую ночь, когда закрываю глаза. Я перечитываю твои письма снова и снова. На них остался твой слабый запах. Ты это знал? Я выгляжу нелепо, потому что нюхаю их и закрываю глаза, притворяясь, что ты рядом. Притворяясь, что ты сидишь на постели рядом со мной.

В моем горле встал ком, глаза защипало.

— Ты бы хотел этого? Лежать в одной постели со мной?

— Больше всего на свете.

— Я тоже.

— Могу я кое в чем тебе признаться?

— Ты можешь сказать мне что угодно.

Он наклонился ближе к окну, хотя в нашей ситуации это не имело значения. Его голос оставался низким и тихим.

— Я мечтаю поцеловать тебя. Ощутить твой вкус. Лечь с тобой так, как это бывает между двумя мужчинами.

По моей коже побежали мурашки, я задрожал.

— Я тоже, — прокаркал я. — Все время.

— Если я никогда не выберусь отсюда, я хочу, чтобы ты знал — ты важен для меня. Ты изменил мою жизнь, и ты мне дорог. Очень дорог. У меня никогда не было возможности познать эти вещи, но если и был человек, с которым мне хотелось бы разделить такой опыт, то это ты.

Моя грудь заныла.

— Бишоп, ты выйдешь отсюда. Мы познаем все эти вещи, если тебе этого хочется. Я тоже этого хочу.

— Мы должны надеяться, верно, босс?

— Да. Мы должны надеяться.

***

Надежда оборвалась на неделе перед Рождеством.

Это было двадцатое декабря. На прошлой неделе я забрал у Джалена банковские документы и принес Бишопу на подпись. Джален передаст деньги адвокату до праздников... по крайней мере, так он обещал.

Все наконец-то двигалось вперед. Я был уверен, что дело Бишопа получит то внимание, которого оно заслуживает.

Я поговорил по телефону со своей матерью, которая была не в восторге от моего решения остаться в Техасе на праздники, и тут мой телефон снова зазвонил.

Лежа на кровати в одних лишь боксерах и старой футболке для сна, я хмуро посмотрел на номер Хавьера на экране, гадая, почему он звонит вместо того, чтобы написать сообщение. На этой неделе я работал в ночную смену, а у него была утренняя ротация. Он знал, что я старался отрубиться после пробежки, так что этот звонок посреди утра был странным.

— Что такое? Ты разве не на работе? — спросил я, проверив время на электронных часах у кровати. Было около десяти утра.

— У меня перерыв. Ты где?

— Дома. Что случилось? — интонации его голоса заставили меня занервничать.

— Сядь.

— Я в кровати. Какого черта?

Тишина буквально орала мне в ухо, и я выбрался из-под одеяла, встревожившись. Что-то не так.

— Энсон, я... не знаю, как это сказать.

— Да просто скажи. Какого хера? Ты меня пугаешь.

— Окружной судья подписал его ордер на казнь. Бишопу назначили дату и этим утром перевели в камеру для ожидания казни.

Все мое тело похолодело. Меня вот-вот стошнит. Паника прострелила вены, и все внешние звуки, помимо бешеного биения моего же сердца, исчезли. Я не мог найти слов.

— Энсон?

— Я тут. Этого не может быть. Ты шутишь. Скажи мне, что ты шутишь.

— Хотелось бы. Я подумал, что ты захочешь знать.

Я встал, но мой мир пошел кругом, и мне пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть. Этого не может быть. Только не сейчас, когда мы так близки к получению апелляции.

— Энсон. Дыши.

— Я... мне надо идти.

Хавьер запротестовал на фоне, но я сбросил вызов. Перед глазами все помутилось, в ушах звенело, пока я, спотыкаясь, брел по коридору в ванную. Я снова и снова брызгал холодной водой себе в лицо, пытаясь прогнать облако тревоги, разрастающееся во мне.

Это не сработало.

Я содрогнулся всем телом и ухватился за край шкафчика в ванной, сотрясаясь в конвульсиях. Мои глаза горели, и слезы покатились по щекам прежде, чем я успел их сдержать.