Сладкий вкус любви - Кейт Кентербери

— Я ценю, что теперь ты создаешь ей нормальную семью, — сказала она, — хотя беспокоюсь, что ты мог увлечься этим браком. И разве она — твоя новая жена — не та проблемная девочка, которую приютила Лолли Томас, та, которую ты обучал математике и естественным наукам?

В этом заключался великий парадокс моей матери. Если бы Шей была членом общины, она бы приняла все ее шероховатости и недостатки. Она бы восхищалась готовностью Шей пробовать снова и снова. И восхищалась бы женщиной, которой стала моя жена. Она бы прославляла Шей.

Но моя мать не могла распространить эту благодать, когда дело касалось кого-либо, кто выходил за пределы вытянутой руки прихожан и не входил в круг ее семьи. А этот круг был полон осуждения, жестких рамок и ожиданий, в которых никогда не было ни малейшего смысла.

— Шей — учительница, — сказал я так спокойно, как только мог. — В этом году она преподает в начальной школе. Второй класс. Там ее любят.

И я ее очень люблю.

И ради всего святого, моя жена не была бродячим щенком из неблагополучного района. Меня всегда беспокоило, когда моя мать смотрела на Шей так, словно та была ходячей поучительной историей. Не считая того, что мать Шей была известна на весь мир, и единственной частью жизни Шей, не проведенной в безопасном пузыре, было время, проведенное в этом городе.

— Приятно слышать. — Она снова прочистила горло. Говорить так долго было для нее тяжело. Нужно было поскорее заканчивать. Она не могла потратить всю свою энергию за день на телефонный звонок. — Знаешь, я бы поехала туда на свадьбу.

— Я знаю. — Если бы я продолжал идти, то наткнулся бы на старую каменную стену, отделяющую фруктовый сад от «Двух Тюльпанов». Может быть, я мог бы побросать камни в залив в течение часа или двух. Это был бы очень надежный способ выпустить эмоции. Завтра я не смог бы чувствовать руку, но мне не нужны были обе руки каждый день. — Мы хотели что-то маленькое.

— Я всего лишь один человек, Ной. Ты мог бы устроить небольшую свадьбу и пригласить своего единственного живого родителя.

Я был не в настроении указывать на то, что она никогда никуда не ходила без моей тети и, по крайней мере, полудюжины человек, которые попали в разношерстную компанию друзей, дальних родственников и людей, которых она встретила по пути и которые де-факто стали ее паствой.

— Мы сделали то, что посчитали правильным для себя, — сказал я.

Она фыркнула.

— Мне придется с этим жить.

Это замечание вызвало на моем лице горькую улыбку. В отличие от моей сестры, бунт не был моим любимым наркотиком. Я обнаружил, что подрывное подчинение работает для меня гораздо лучше. Я делал все, что хотел, но делал это так, будто соблюдал правила. Или еще лучше, я так усердно придерживался линии, что доказывал, почему эта линия изначально была хреновой идеей.

Но это — женитьба на проблемной девушке и отказ извиняться за то, что мы поступаем по-своему — проходило с пикантным удовлетворением чистого, ясноглазого бунтарства.

— Ну. У меня есть команда, готовящая апелляцию Евы, — сказал я, огибая короткий ряд яблок «Розовая леди». — В следующем месяце я возьму с собой Дженни, чтобы навестить ее. Есть желание поехать с нами?

Мне не нужно было спрашивать, чтобы знать ответ.

— Это слишком для меня, — ответила она. — Мне понадобится месяц, чтобы оправиться от поездки в тюрьму, Ной.

Для Евы не было никакой милости. Вообще никакой. Были моменты, когда я сомневался, заслуживает ли она милости. Она нажала на курок, убила того агента и ранила других. Но она все еще была моей сестрой. Была дочерью моей матери. Если мы не могли быть теми, кто любил ее в самые тяжелые, самые невозможные моменты, то какой вообще смысл в семье? В чем смысл всего этого, если мы переставали переживать, как только эти люди лажали?

— Хорошо, — пробормотал я. — Я дам тебе знать, когда получу какие-нибудь новости по апелляции.