Гнилое яблоко - Литтмегалина (2020)

Я коченел от поднимающегося из земли холода, но холод уже не мешал мне, став чем-то настолько привычным, что тепло перестало быть необходимым. По серой ряби неба, похожей на телевизионные помехи, тяжело ползли фиолетовые тучи. Даже в их движении мне виделось утомление. Какая же слабость… Мое вчерашнее изнеможение сегодня сошло бы за относительно нормальное состояние. Сейчас же я чувствовал, что мое тело разрушается – крошится на все меньшие части, превращаясь в серый порошок. Даже не верилось, что Отуму еще хватает сил куда-то тащиться…

Сколько дней мы проблуждали по Долине? Я не мог сосчитать. По ощущениям, целую жизнь. Какой день недели сегодня? Не знаю. Какие вообще бывают дни недели? Какое число сегодня? Никакое. Числа закончились.

(и кофе; так жалко)

Свернувшись клубочком, Миико дремал на расстоянии десяти шагов от меня. Раньше мы старались держаться рядом, но теперь, когда то ли Миико с Отумом, то ли я с Отумом, то ли и он, и я с Отумом, мы предпочитали соблюдать дистанцию. Отум постоянно присутствовал на фоне любой моей мысли. Он проник под мою кожу, стал моей частью, в то время как Миико порой полностью исчезал для меня, и мне казалось, что во всей Долине лишь я и Отум, и больше никого по-настоящему живого.

Перевернувшись на бок и подтянув к груди колени, я провалился в мутное забытье, из которого меня вытащил хрип Миико.

– Почему ты так дышишь?

Он взглянул на меня как на незнакомца. Лицо бледное, измученное, разомкнутые губы синие от холода или удушья, или от того и другого сразу. Хотя Миико протаскивал воздух в горло с жадностью, судорожными рывками, это очевидно не помогало, и его золотисто-карие глаза почти лезли из орбит. Я беспомощно наблюдал, не имея понятия, что мне делать, чтобы помочь ему. Прежде приступов удушья у Миико не случалось.

– Миико, что…

Поднявшись на четвереньки, он отполз от меня, шатаясь, поднялся (мой взгляд застрял на его грязных коленках) и обхватил пальцами шею.

– Не трогай меня, – произнес Миико взволнованно и почти с испугом.

Я и не собирался. Мне не хотелось прикасаться к нему, даже просто разговаривать с ним, потому что он перестал быть тем, кого я любил, и кто-то чужой, выгонять которого у меня не было сил, теперь занимал его тело. Или, может, сам Миико стал мне чуждым до такой степени, что я перестал его узнавать.

Миико убрел за ограду из лысых кустов, где мог задыхаться в свое удовольствие,

(он дышит как собака, забавно)

и, стоило мне шелохнуться, вонзался в меня полным ужаса взглядом, отчего я чувствовал себя педофилом, затащившим за гаражи маленькую девочку.

– Поговорим, когда придешь в себя, – сказал я ровным голосом.

Раньше я не позволил бы себе валяться, слово дохлая кошка на обочине шоссе, но голова, тяжелая как камень, тянула меня вниз. Странное же выдалось утро… все пропитано ожиданием: возвращения Отума… и не только. Я попытался свернуться поудобнее. Плывущий надо мной туман накрыл меня, как одеяло. Он был белым и мягким, словно вата, но холодным и мокрым. Мимо меня прошли чьи-то ноги, и снова, и снова, много людей, чьи разговоры были расплывчаты, точно рисунок, нарисованный акварелью на салфетке. Тихие голоса не побеспокоят меня; пусть эти люди идут себе дальше, а я лежу здесь. Каждый на своем месте. Покой в несопротивлении, да?

– Эфил.

– Пожалуйста, оставь меня в покое. Не трогай меня. Не трогай меня, – издерганные обороняющиеся интонации.

– Эфил…

Зеленая дешевая обивка гостиничного дивана. Я сижу в уголке. Чашка остывшего чая на низком столике, и я – просто от нечего делать – опускаю в мутную жидкость пальцы. Облизываю их, ощущаю вкус горечи. С дверной ручки свисает табличка: «Если вы хотите, чтобы в вашей комнате убрались, пожалуйста, оставьте эту табличку на двери снаружи». Мне все еще страшно, но слез уже нет. Внутри все болит, и чтобы отвлечься, я думаю о мороженом. Его мягкость. Его сладость и холод…

Сладость