Гнилое яблоко - Литтмегалина (2020)

(они сбегают, вообще не испытывая сожалений о близких или испытывая в степени недостаточной, чтобы остановиться. Как это эгоистично. Он был эгоистичным. Его вина, что ты оказался в ненавистном тебе городе. А потом он бросил тебя Рареху, а сам отправился легкой дорожкой)

(я не умру здесь. Не здесь и не потому, что сдался. Я должен найти Миико и выбраться отсюда. Куда-нибудь, где я смогу думать о будущем)

(Вставай. Ну же, обопрись на свои убеждения, если они так крепки, и поднимайся)

Я встал на ноги, чувствуя, что дрожу с головы до пят.

А потом я сунул руку в карман ветровки, и мои пальцы скользнули в непривычную пустоту – записной книжки не было. Внутри меня все похолодело. Мои корявые заметки были болезненной, но в целом относительно незначительной в данной ситуации потерей. Но в этой книжке было кое-что еще, потеря чего была равноценна утрате половины сердца.

Судорожно пытаясь припомнить, где я мог обронить книжку, я одновременно настороженно прислушивался. Но пока ничто не нарушало гудящей тишины вокруг.

(если сейчас что-то происходит, это происходит беззвучно)

Должно быть, я потерял ее, убегая от Отума. Насколько безопасно отправиться на поиски? Хотя будь Отум поблизости, он давно атаковал бы меня.

Я побрел наугад – при столь однообразном окружении сказать наверняка, откуда я прибежал, было невозможно. По пути я корил себя за глупость: волочиться, может быть, навстречу человеку, от которого только что отчаянно удирал. Но смириться со своей потерей я не мог.

Темнело, как темнеет только здесь – внезапно и страшно. Я снял с шеи фонарик, включил его, и луч высветил клочок моей ветровки, повисший на ветке. Значит, я действительно пробегал здесь. От фонарика было мало толку – батарейка почти разрядилась, и пучок света освещал лишь жалкий, не шире ладони, клочок земли передо мной. Может, оно и к лучшему – яркий свет привлекал бы внимание издалека. Но, пройдя тридцать метров, я сам увидел свет.

Я мог бы принять его за свет костра, если бы не его синий, холодный цвет. Он не вспыхивал, а ровно, не мигая, горел среди деревьев. Выключив фонарик, я колебался с минуту, стоя среди мокрых зарослей, потом пошел к синему огню – не потому, что не боялся того, что может меня там ожидать, а просто свет притягивал меня к себе, как мотылька. Под моими ступнями беззвучно пригибались тонкие мокрые веточки, сминалась трава. Я услышал голос – он был так тих, что за собственным дыханием, кажущимся шумным в этой страшной тишине, я не разобрал даже, мужской он или женский. Но как-то догадался: меня зовут.

Когда я вышел к свету, я увидел Нану. Она была там, вся пылала, как факел. Я смотрел на нее, и темнота, куполом окружающая нас, становилась все плотнее.

– Нана…

Люди на фотографиях всегда немного не похожи на самих себя, но сейчас она предстала мне такой, какой была в реальности. На меня обрушилось осознание, как невыносимо я скучал по ней.

– Нана, – снова позвал я.

(как долго я не произносил вслух ее имя)

Когда я был маленьким, мне не удавалось выговорить ее длинное настоящее имя. Так она стала и осталась для всех Наной. Можно сказать, я дал имя своей старшей сестре.

Не отвечая мне, Нана смотрела в мою сторону, но не на меня. Я боялся шелохнуться, словно любое колебание воздуха развеет ее, как облачко дыма. Но Нана не видела меня, не слышала меня, и моя неподвижность не имела смысла, потому что я берег то, что давно уже потеряно. От Наны остались лишь фотография и воспоминания. И, может быть, какие-то фрагменты ее скелета, запрятанные где-то. Здесь, в Долине, было что-то, что позволило восстановить ее образ, но этого чего-то не хватало для того, чтобы вернуть ее мне, живой. Все же какой настоящей она выглядела… туфельки, испачканные землей…коленки с заживающими и свежими царапинами… клетчатое платье, то самое, в котором отец ее сфотографировал… ее лицо. Она улыбалась.