Гнилое яблоко - Литтмегалина (2020)

– Нечего здесь понимать, – проговорил я, пиная камень. Тот сидел в земле крепко, будто врос в нее. Тем дебилам пришлось здорово повозиться. Они сами-то знали, зачем это делают?

– Да? – осведомился Миико, закрывая глаза. Только его вихрастая макушка и смотрела на меня. – Разве здесь не странно?

У меня мороз прошел по коже – не столько от его вопроса, вполне резонного после всего, с чем мы тут столкнулись, сколько от утомленной, замороженной интонации его голоса.

– Не говори так, Миико, никогда, – я схватил его за предплечья и рывком поднял на ноги.

– Как – так? – Миико мутным взглядом смотрел мимо меня.

– Как будто ты сходишь с ума, – резко объяснил я.

– Мы стоим близко к кругу, – пробормотал Миико.

На секунду я прислушался к своим чувствам, пытаясь уловить некие изменения. И нет, ничего.

– Уйдем отсюда.

Я сгреб с земли красную кепку, ухватил Миико за локоть и потащил его сквозь синюю муть, зависшую меж деревьями.

Отум проигнорировал наше появление, жадно поедая свой ужин.

– Я не хочу есть, – сказал Миико.

– Но придется, – возразил я.

– Слушай маму, – сразу встрял Отум.

Еще один муравей в муравейнике моей головы.

«Только день в Долине Пыли», – изумленно подумал я. Бесконечный день, от которого я устал, как от целой жизни. Теперь я видел лишь нечеткий силуэт устроившегося неподалеку Миико – совсем стемнело, и только тонкий месяц не позволял ночи из фиолетовой стать черной. Миико апатично ковырялся ложкой в тарелке. Я тоже потянулся за тарелкой. Надо заставить себя поесть.

Я однажды прочел в книжке: «раздирающее беспокойство». «Слишком сильно сказано», – подумал я тогда, но теперь понимал, как это. Беспокойство заполнило всего меня, разрасталось, так что ему уже стало тесно под моей кожей. Час назад умирал от голода, теперь же едва двигаю челюстями и не ощущаю вкуса, вслушиваясь в каждый звук. Дыхание Миико неподалеку (шуршащий вдох, свистящий выдох – так и тряхнул бы его, чтобы его легкие расправились и заработали как положено), невесомые серебристые звуки потревоженных ветром листьев, ровный гул в отдалении. Но среди этих, вполне нормальных звуков, я различал что-то еще. Я не мог понять, что именно, как порой не получалось узнать искаженную посторонним шумом знакомую песню – у меня была привычка включать радио на кухне, отправляясь в душ. Сквозь тонкую стену ванной комнаты музыку было слышно хорошо, пока я не включал воду посильнее.

Радио. Это сравнение наталкивало на некоторые мысли о том, что сейчас происходит. Я как радио, настроенное на неизвестную волну. Мои уши различают только шумы помех, но я знаю о музыке, потому что ее ритм отзывается пульсацией в моих костях, находит отклик в каждой клетке моего тела. Что ж… один раз она зазвучала на всю громкость («Белая Женщина», – сказал Миико) и оказалась чем-то крайне неприятным.

Песня, лишенная слов и звука. Чему я подпеваю сейчас?

Мерзкие мысли. Что за бред, кажется, у меня уже крыша поехала

(как у Миико)

после этого поганого денька. Отум ничего не замечает, значит, ничего и нет, а у меня есть только то, что я сам себе навоображал, поверив фантазиям Миико. Миико заболел, и понятно, что все это началось не три часа назад, а с самого утра, просто еще не проявлялось внешне. В больном состоянии много разной мути лезет в голову. Кроме того, побег из дома

(дома? ладно, места, где он жил раньше)

наверняка изрядно потряс его нервы. Миико всегда был психически шатким, но я-то прежде не был склонен обращать свое нездоровое воображение на обыденную реальность, дополняя ее жуткими деталями. Зачем же делаю это сейчас?

(Белая Женщина, обсуди ее с собой. Разве та боль не была настоящей?)

Я всего-то заснул и увидел сон. Порой сны бывают очень реалистичными. Вполне убедительное объяснение, так отчего же я не верю себе?

(Ага, объяснение. Тебе и Миико приснилось одно и то же… в одно и то же время…)