Гнилое яблоко - Литтмегалина (2020)

– Станешь, – уверенно заявил Отум. – Будешь считать бутылки, сбиваясь после пятой, и спьяну потонешь в бочке для дождевой воды у себя в огороде лет эдак в двадцать семь, не врубаясь до последней секунды включительно, что с тобой происходит. Считаешь, ты так и останешься тихоней с графоманскими наклонностями, весь такой умный среди окружающих тебя никчемностей? Нет. Однажды ты сольешься с фоном. Пополнишь собой численность уродов в городе уродов.

Злость обрушилась на меня, как морской вал, и вокруг все потемнело.

– Нет, – сказал я.

– Ха. С чего такая уверенность?

– Потому что я НЕ такой, как они. И никогда не буду. Я вырвусь, я много делаю для этого, – я волновался, что выдавал мой голос, и в глазах Отума проявилась насмешка. – Я учусь… я не общаюсь с ними… я никогда даже не пробовал алкоголя!

Не понимаю, что так рассмешило Отума, но он заржал во всю глотку, мудила.

– Каким правильным может быть сын алкоголика. Некоторое время.

Я представил, как ударяю Отума по лицу. Потом еще раз и еще. Наверное, так мне и следовало поступить, уж точно не оправдываться, но я сказал:

– Мой отец не был алкоголиком. Он…

(молчи, незачем этим делиться)

– … он вообще не должен был оказаться в Рарехе.

– Да ну?

– Он приехал туда по работе.

– И остался, да?

– Он не смог выбраться… он упал, как… как в выгребную яму.

– Физически никто его не держал.

Отум не понимал. Я не мог объяснить ему, да и не хотел объяснять. Я собрал историю моего отца по крупицам, копаясь в собственной памяти и вымаливая подробности у матери. Рассказ о человеке, приехавшем в глухой городишко с женой и двумя маленькими детьми… «Только на два месяца».

И дни тянутся ужасно медленно, и он не знает, чем занять себя после работы, но ничего и не хочется, и каждую минуту его окружают серость и влажный холод. Даже когда он включает все лампы в комнате, ему слишком темно.

Он застревает в собственной апатии, забывает, как можно говорить с кем-то подолгу, открывая свои мысли. Он все еще любит своих жену, детей, но одновременно ему совсем нет до них дела. Он долго бродит один по унылым улицам, считает, сколько дней осталось до отъезда, и иногда на него накатывают волны удушья. Он не может сказать, что здесь так омерзительно, невыносимо, что раздирает его до костей. Так же необъяснимо противно, наверное, прикасаться к холодному мертвому телу сквозь тонкий слой полиэтилена.

Проходят два месяца, и он… остается. Внутри его тоже есть что-то омерзительное, чему он поставил знак «минус» и что держит в тайне, и оно соединяется с городом, словно маленький магнит с большим. Он не способен отменить эту тягу и медленно выгорает изнутри, пока весь не превращается в золу и уголь.

Сейчас, думая об этом, я понимал, что больше всего в этой жизни боялся повторить судьбу отца…

Я слышал, что самоубийство одного человека накрывает черной сеткой всю его семью. Дотягивается до его потомков, может даже до друзей и соседей. Люди почему-то начинают загонять себя в жизненные тупики, где им только и остается (по их убеждению), что броситься в черноту за дверью, распахнутую тем, первым.

(к чему эти мысли? в моей семье НЕТ самоубийц)

(но тогда почему я ощущаю холодный сквозняк, веющий из черного открытого проема?)

Пальцы Отума обхватили мои щеки. Ему было так приятно угадывать мой самый худший кошмар.

– Ты – никто, – произнес он почти ласково, с торжеством глядя мне прямо в глаза. – Я все сделаю для того, чтобы вернуть тебя в твою канаву и не выпустить, уяснил?

– Заткнись! – сказал я.

– Боишься? – рассмеялся Отум. – Я сильнее тебя в любом случае. Рано или поздно все будет так, как хочу я.