Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

На секунду он прижался бородатой щекой к ее щеке, но сразу отстранился, когда она начала его целовать, и сел на стул с низкой спинкой. Потом пошарил по карманам, достал спички и наполовину выкуренную сигару. Его бесстрастное лицо встревожило Августу.

Она подошла к плите и помешала в кастрюле длинной деревянной ложкой. Потом отложила ложку и с неохотой снова повернулась к нему:

– Милый, ты не очень хорошо выглядишь.

– У меня снова был приступ дизентерии. Не знаю, что хуже – валяться на койке, мечтая, чтобы кишки наружу вывалились, или проскакать пол-Виргинии с Хэмптоном.

– Было так плохо?

– Мы потеряли больше людей и лошадей, чем ты можешь себе представить. По крайней мере три роты Шестого Южнокаролинского остались в лагере без запасных лошадей.

Августа посмотрела в окно:

– Но Бедовый все еще с тобой?

– Да, чуть живой. – Чарльз дважды ударил по столу костяшками пальцев.

Августа провела расческой по распущенным светлым волосам.

– Мне больно видеть тебя таким худым и бледным. И разочарованным.

– А чего еще можно ожидать в эти дни?

Чарльз почувствовал, что нервничает все сильнее. Изначально он собирался остаться здесь на ночь, в последний раз заняться с Гус любовью, но теперь понимал, что у него не хватит на это мужества – или сил – выдержать расставание самому. Поэтому он решил покончить со всем этим поскорее.

Сжав в зубах окурок сигары, он чиркнул спичкой по низу стула, помахал ею, пока серный дым не развеялся по комнате.

– Ферма выглядит неважно, – сказал он.

– За это спасибо янки. Почти не проходит дня, чтобы Бос или Вашингтон не палили в воздух, отгоняя какого-нибудь дезертира, что сейчас бродят в округе.

– Ты не должна здесь оставаться. Нечего делать здесь в такое время. Вырастить ты все равно ничего не сможешь. Как вам тогда с ниггерами выжить?

– Чарльз, ты же знаешь, мне не нравится это слово. Особенно когда говорят о моих. Они свободные люди.

Чарльз пожал плечами.

– Извини, забыл, – сказал он, однако никакого сожаления в его голосе не чувствовалось.

Августа одернула натянувшееся на талии платье. Чарльз сидел, наклонив голову и глядя на огонек спички, поднесенной к сигаре. Прикурив, он задул спичку, и змейка голубого дыма закружилась вокруг его бороды.

– У тебя такой тон, – с упавшим сердцем сказала Августа, – словно тебе на самом деле все равно, отвечу я на твои вопросы или нет. Словно ты нарочно ищешь ссоры.

Он вынул изо рта сигару:

– Слушай, я ехал сюда черт знает откуда…

– Позволь напомнить, что тебя никто об этом не просил.

Снова ее колкости, снова этот вызывающий взгляд. Чарльз чувствовал, как ноет сердце. Но он давно знал, что боли не избежать, если он хотел сделать то, что считал правильным.

Он молча курил и смотрел на Августу, видя в ее голубых глазах гнев и растерянность. На мгновение он чуть было не поддался слабости. Но потом вспомнил Эба Вулнера, Шарпсберг и огромное множество других событий и перемен, которых было так много, что с трудом верилось, как они могли уместиться в какие-то три года. И как человек мог все это выдержать. Но он выдержал, только больше не был прежним.

– Сколько ты сможешь здесь пробыть? – спросила она уже мягче.

– Как стемнеет, нужно возвращаться.

– А ты не хотел бы… – Он видел, с каким трудом дался ей этот недосказанный вопрос; когда она едва заметно кивнула в сторону спальни, щеки ее порозовели.

– Надо напоить Бедового, – ответил он, борясь с желанием подхватить ее на руки и отнести в постель.

Она все поняла без объяснений:

– Хорошо, я пока приготовлю ужин.

Молча кивнув, он вышел.