Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

– Я никогда в жизни не стрелял человеку в спину, но на этот раз выстрелил бы, – сказал он, наклонившись и сжав ее плечи. – Ты уверена, что с тобой все хорошо?

Она коротко кивнула:

– Да, а с тобой?

– Все нормально, – уже спокойнее произнес он, чувствуя, как наконец расслабились мышцы лица.

Опустившись на колени, он развязал веревки, которыми янки привязали Гус к стулу. В ответ на его вопрос она подтвердила, что это действительно были разведчики, которые не могли устоять против соблазна погреться в теплом доме и прихватить что-нибудь съестное.

– Когда ты неожиданно ворвался в дверь, я подумала, что схожу с ума. – Гус заставила себя засмеяться, вставая и разминая затекшие руки и ноги. – Подумала, что мне это только кажется. Я ведь так давно тебя не видела.

– Я писал тебе.

– Да, я получила все твои письма. И тоже тебе писала. Шесть раз.

– Правда? – Он робко улыбнулся.

– Ты разве не получил их?

– Ни одного. Ну ничего, все в порядке. Пойду-ка я в сарай, развяжу твоих людей. Да и Бедовый еще на дороге, как и мои шпоры. А перчатки на чердаке – я ведь пробрался через чердачное окно. В общем, разбросал свое барахлишко по всей твоей ферме.

Настроение Чарльза быстро менялось, и, уже готовый чуть ли не петь от радости, он вышел из дома через заднее крыльцо, блестевшее окровавленным льдом.

Через час, раздетый до белья и закутанный в три одеяла, он сидел у большого очага. Вестфальская ветчина розовела на колодке для рубки мяса. Гус отмывала стену; труп молодого янки исчез – об этом позаботились Вашингтон и Бос, после того как долго трясли руку Чарльза, благодаря за спасение хозяйки и их самих.

Все еще дрожа, Чарльз смотрел на огонь, до сих пор изумленный собственным поступком. Он не задумываясь застрелил совсем еще мальчишку, а потом хотел пустить пулю в спину тому сержанту – и ведь не на поле боя, а на обычной кухне! Да, он очень изменился, и перемены эти тревожили его. Что вообще происходило на этой проклятой войне? И что происходило с ним самим?

Думая об этом, он говорил себе: да, конечно, солдат обязан уничтожать врага, но ведь не с удовольствием же! Единственное чувство, которое должно двигать тобой на войне, – это ярость. Ведь этот мальчик с едва пробившимися усами был не просто пешкой в жестокой игре и не просто еще одним безликим бойцом в сводках о военных потерях. У него были родители, дом, какие-то простодушные мечты, девушка, возможно. Но когда Чарльз спускал курок, ему даже в голову не пришло подумать об этом. Он хотел только выстрелить и сделал это с такой же легкостью, как если бы мишенью была какая-нибудь птица на осеннем поле.

Гус вернулась в кухню и подошла к нему:

– Что с тобой?

– Ничего…

– У тебя был испуганный вид, когда я вошла.

– Просто замерз, наверное.

– Ты сможешь остаться на Рождество?

– Если ты этого хочешь.

– Если хочу… о Чарльз! – воскликнула она; огонь из очага отбрасывал свет на стену, на которой еще осталось одно невытертое пятно крови. – Я так боялась, когда в городе шли бои. Ночами лежала без сна, все прислушивалась к выстрелам и гадала, где ты сейчас.

Она опустилась перед ним на колени, положила руки на его укрытые одеялами ноги и подняла к нему нежное, мокрое от слез, беззащитное лицо:

– Что ты со мной сделал, Чарльз Мэйн? Я люблю тебя… О Боже, я сама не могу поверить в то, как сильно тебя люблю! – Она вскинула руки и притянула к себе голову Чарльза, чтобы поцеловать его.

Он обнял ее и повел по коридору, беспокоясь из-за своего грязного белья. В спальне было холодно. Они упали на кровать, крепко сжимая друг друга в объятиях.

– Гус, мне нужно сначала помыться…

– Потом. Возьми меня, Чарльз. Я хочу забыть о том, как умер тот несчастный юноша…

– Он был очень плохим человеком.

– Он считал, что наказывает врага.

– Нигде не прописано то наказание, которое он хотел учинить с тобой.