Страх надежда и хлебный пудинг - Секстон Мари

Папа оглянулся на Грейс. Они явно отрепетировали весь разговор, и по сценарию следующая реплика была у нее, но она не решалась произнести ее вслух. Она крутила колечко на пальце, пока мой отец не вытянул ногу и не толкнул ее лодыжку носком.

Она вздохнула и встретилась с Коулом взглядом. Сделала долгий вдох, словно готовясь нырнуть, и сказала:

– Хлебный пудинг… Я его помню.

Коул моргнул, однако его лицо осталось совершенно непроницаемым.

– Понятия не имею, о чем ты.

Грейс повесила голову. Ответил ему мой отец:

– Все ты имеешь.

Коул удивленно развернулся к нему.

– Прошу прощения?

– Ты меня слышал.

– Отец…

– Джон, помолчи. – Он не сводил взгляда с Коула. – Сынок, а ты заканчивать врать. Знаю, ты притворяешься, чтобы себя защитить, но время защищаться прошло. Мы тут пытаемся добиться прогресса и начнем с того, что все станем честными.

Теперь пришел черед Коула повесить голову. Отец повернулся к Грейс.

– Начните еще раз.

Она сделала вдох. Потом утерла глаза и посмотрела на Коула. Ее подбородок дрожал, однако она начала говорить.

– Это было кафе в горах в Вейле. Мы говорили твоему отцу, что идем кататься на лыжах, а сами уходили туда, пили горячий шоколад и ели хлебный пудинг, пока у нас не начинали болеть животы. После целого дня на лыжах он умирал с голоду и всегда недоумевал, почему нам не хочется есть.

Коул удерживал взгляд на коленях.

– Это было очень давно. – Его голос был едва слышен.

Она кивнула.

– Я знаю. Но то были счастливые времена. Помнишь, мы заходили туда такими замерзшими, а внутри было так тепло, что казалось, будто у нас горят щеки?

Он напряженно кивнул.

– Да. Помню.

– В пудинг часто добавляли изюм, и тогда ты выковыривал все до последней изюминки и оставлял на тарелке.

Он издал тихий звук – вроде икоты, но он мог быть и смешком.

– Не знаю, зачем люди кладут изюм в выпечку. Это же полный кошмар.

Тут рассмеялась и Грейс.

– Соглашусь.

– Они больше не пекут хлебный пудинг. Уже много лет. Теперь там подают только готовое. Даже горячий шоколад стал растворимым. – Коул наконец-то поднял глаза на нее. – Джон был прав. Я сделал его для тебя. Подумал, что тебе будет приятно.

Она кивнула, и в ее глазах вновь появились слезы.

– Я знаю. Я бы все отдала, чтобы вернуться назад и прожить тот момент еще раз.

– Неважно. Это был всего лишь размоченный хлеб.

Она рассмеялась, потом, словно устыдившись этого, прикрыла пальцами губы.

– Спасибо тебе, – проговорила она. – И прости, что не сказала этого сразу.

– Отдайте ему то, что вы принесли, – негромко сказал мой отец.

Грейс бросила на него быстрый взгляд, и мне показалось, что ей хотелось бы, чтобы папа смолчал.

– Он сочтет это глупым.

– Не думаю.

Она, похоже, его уверенность не разделяла, однако взяла свою сумку, поставила ее на колени и начала в ней искать.

– Их до сих пор выпускают, – между делом сказала она. – Издание новое, но обложка не изменилась. – Она достала из сумки небольшую красную книгу и протянула ее Коулу.

За все проведенные с Коулом годы я видел его и ранимым, и страдающим, и удивленным и – в редких случаях – потерявшим дар речи. Но я ни разу не видел его во всех этих четырех состояниях сразу, как было сейчас, когда он, застыв, вперил взгляд в эту книгу.

Я попытался понять, чем она примечательна. Книга была небольшого формата. Примерно пять дюймов на семь. С красной обложкой. На корешке было написано «Рим».

– Все хорошо? – спросил его я.

Коул не шевельнулся, только с трудом, словно ему было больно, сглотнул.

– Мне надо выйти, – проговорил он. – Джонни, я, наверное, открою еще бутылку вина или же…

Он начал вставать, но папа прервал его: