Страх надежда и хлебный пудинг - Секстон Мари

Что ж, сладость, это вновь возвращает нас к Анжело. Он теперь много читает и упомянул вот эти слова Марка Твена:

Через двадцать лет вы будете больше сожалеть о несделанном, чем о сделанном.

Эта цитата заставила меня задуматься о будущем. Я представил себя в восемьдесят или девяносто (до чего, слава богу, остается сильно больше двадцати лет). Грейс и Джорджа не будет. Что я скажу, оглядываясь назад? «Ох, как же я сожалею о том, что попытался после рождения дочери узнать свою мать»? Наверное, нет. Но вот «Жаль, что я не помирился с матерью, когда была такая возможность»?

Такую мысль уносить в могилу точно не хочется.

***

В начале февраля мы с Коулом отпраздновали год со дня свадьбы. Грейс должна была приехать на следующий день, и поскольку лишней спальни у нас больше не было, я предположил, что она снимет номер в отеле. Было немалым шоком узнать, что она будет жить у отца.

– Господи, папа! – не выдержал я. – Ты же едва ее знаешь!

– Я знаю ее достаточно хорошо.

– Что, после того, как вы неделю прокувыркались, как дети, в Германии?

– Все было не так. – Он поморщился. – Ну, не совсем.

– Ты ее любишь?

– Не так, как любил твою мать, если тебя интересует именно это.

– То есть, у вас просто секс? – Было отчасти забавно вести с отцом такой разговор. Я хорошо помнил, как он задавал те же вопросы про Коула.

Отец раздраженно вздохнул и потер пальцами лоб.

– Не то чтобы, Джон, тебя это касалось, но я люблю, когда мне помогают с кроссвордом, окей?

Я решил оставить эту тему в покое. Меня, правда, не отпускала мысль, что «помощь с кроссвордом» была эвфемизмом, однако я решил не расспрашивать отца о деталях. Кроме того, здесь, возможно, было нечто похожее на наши с Коулом отношения в те времена, когда такой же допрос вел отец. Не любовь. Но и не просто секс. А нечто посередине.

Чаще всего так оно и бывает, сказал тогда мой отец – и оказался прав. Самолет Грейс прилетал в семь часов вечера, отчего день растянулся, как никогда. Меня впечатлило спокойствие Коула. Частично это Анжело помог ему пересмотреть ожидания относительно матери, но настоящую помощь оказала простая надежда. Надежда на будущее. Надежда на то, что он станет отцом. Надежда, поселившаяся в светлой солнечной комнате в конце коридора. Дверь туда теперь стояла открытой. Мы были готовы начать новую жизнь.

И это давало ему всю необходимую силу.

Увидев Грейс, я первым делом удивился тому, насколько она изменилась. Строгий брючный костюм сменили свитер и джинсы – без сомнения, дорогие, но совершенно обычные. Плюс ее волосы теперь были распущены. Ее сходство с Коулом нервировало меня.

Как и в Мюнхене, Коул уклонился от материнских объятий и ограничился тем, что поцеловал ее в щеку.

– Проходи, – сказал он. – И садись. Я открыл бутылку вина. Ты голодна? После перелета еще бы. Сейчас кормят только на международных рейсах, ну а одними солеными крендельками там не наешься. У меня есть оливки и сыр, или же, если ты проголодалась по-настоящему, я могу сделать сэндвич…

– Коул, – сказал мой отец – и со смешком, и с раздражением. – Сынок, бога ради, присядь. Сначала нам надо провести небольшой разговор.

– Но это займет всего лишь минуту.

Он скрылся на кухне, и отец со вздохом опустился на стул. Грейс скованно улыбнулась ему.

– Вообще, вино будет, наверное, кстати.

Коул вернулся, держа в одной руке открытую бутылку вина, а в другой четыре бокала. Я заметил, как медленно он раздает бокалы и разливает вино. Закончив, он, несмотря на протесты отца, ушел за оливками с сыром. Я подозревал, что даже Грейс стало понятно, что он старается оттянуть этот затеянный отцом «небольшой разговор». Но вот еда стояла на столике между нами – никто, правда, к ней не притронулся, – и у него больше не было отговорок. Коул сел, сплел на коленке пальцы и выжидательно уставился на наших гостей.