На крови - Сергей Мстиславский (1928)

Глаза стали еще неприветливее.

— Мне уже говорили на явке, что ты его ищешь.

— Я вызывал его несколько раз, не приходит.

— Не приходит, значит не находит нужным. Зачем же ты настаиваешь?

Не отвечая, я прошел по коридору: в приоткрытую дверь мелькнула фигура Марьи Тимофеевны у двуспальной кровати: она взбивала пухлыми руками подушки.

В Дашину комнату я вошел без стука. Мартын сидел у стола, под лампой. Лицо исхудало, с тех пор как мы виделись в последний раз; тупыми углами тянули кожу над бородой тяжелые скулы, веки припухли и одулись, белки глаз перекрыты частой кровяной сеткой.

— Вы плохо спите, Мартын?

Он глубже осадил голову в плечи.

— Я не мог притти тогда на вызов, — медленно, глядя в сторону, проговорил он. — Да признаться, мне и вообще не хотелось видеться сейчас; притом, — вы слышали, вероятно, — я с боевой, с дружинной, — поправился он, — работы снят.

— Я вас не по этому делу искал, а по другому: о котором вы говорили с Николаем.

Мартын дрогнул скулами и быстро поднял глаза: у него, действительно, страшные глаза, у Мартына.

— С каким Николаем?

— Да бросьте, Мартын, вы же чудесно знаете: по Гапоновскому делу.

Он весь дернулся и встал.

— Николай не имел никакого права говорить вам об этом.

— Поскольку вы обратились в Боевой союз...

— Он и это сказал нам?

— Да что вы, Мартын! Вы разве не знаете, что я — председатель Боевого союза?

— Вы?.. — Он потер люб. — Не знал. Откуда мне знать? В конце концов, что я? Секира в руках Центрального комитета. Мне говорят только то, что я должен знать.

— Но раз вы обратились к Боевому союзу... Почему ЦК не предупредил вас?

— Я не докладывал ЦК о моем обращении, — перебил Мартын.

— Не докладывали о деле?

— Да нет! О деле, о том, что Гапон провокатор, ЦК осведомлен, конечно. Больше: я и расследование вел по приказу ЦК. ЦК приказал мне залезть в эту грязь... по горло... и не дает мне из нее вылезть. Он более чем осведомлен: он знает уже все наизусть.

Он потрогал горло рукой и повторил, широко и испуганно раскрыв веки:

— Наизусть! Два месяца, я, как циркач на арене, показываю публике... ЦК, я разумею,... все тот же фокус: правокаторство Гапона. Все тем же способом. Я привык, это уже обратилось у меня в прием. Как в цирке, я вам говорю. А они смотрят.

— Прием не убедителен, значит. Вы не достаточно четко проделываете ваш фокус, Мартын.

— Упражнение — для детей младшего возраста! Он элементарен, как настоящий поп. Он выдает себя, по первому знаку; он идет, как гусь... на провокацию.

Он вздрогнул на этом слове и сжал руки.

— Кошмарное слово. От этой дьявольской игры с разоблачением мои мысли начинают путаться. Бывают дни — я сам не могу разобрать больше, кто кого ловит: я — Гапона или Гапон — меня. И кто из нас — по-настоящему — провокатор. Я изолгался вдоль и поперек. Революционер, который лжет... Мы молчим на допросах, не из одной осторожности, — из брезгливости, прежде всего: лгать, хотя бы даже охраннику... А я лгу, как адвокат. Если бы Гапон пришел в ЦК и сказал, что он испытывал меня, и что я поддался на эту удочку и согласился вступить в переговоры с охранным, — я не возражал бы: я просто пустил бы себе пулю в лоб.

— Разве вы вели переговоры с охранным?

— Через Гапона, да. По приказанию ЦК: я докладываю о каждом шаге и слове, конечно. Но это не меняет дела... Мне казалось, по прошлому моему, я мог бы рассчитывать на более товарищеское ко мне отношение. Они израсходовали меня на это дело, как затрепанную трехрублевку, которую уже противно в руки взять.

— Зачем вы это говорите, Мартын. — Вы отлично знаете, что вас любят в партии. Любят и ценят.