Если только ты - Хлоя Лиезе

Он снова развалился в кресле, вытянув длинные ноги, на правой ноге у него надета ортопедическая шина, в которой, я могу только представить, наверняка отстойно было ходить по песку, хотя сейчас я не склонна испытывать к нему что-либо похожее на сочувствие. Покрытые татуировками пальцы с серебряными кольцами барабанят по подлокотникам кресла. На нём такой тёмный угольно-серый костюм, что ткань кажется почти чёрной; на белой рубашке расстёгнуто слишком много пуговиц, открывающих широкую полосу золотистой кожи и серебряные цепочки. От ключиц и ниже каждый обнажённый дюйм его тела покрыт татуировками.

В другом мире — в котором он не был бы непримиримым придурком — я могла бы принять его за одного из тех морально серых злодеев, главных героев в фантастических романах, которые я читаю с юности. Опасный и темноволосый, татуированный и злой. Такие злодеи в конечном счёте искупают свою вину, раскрывают свою истинную натуру, когда доказывают, что они глубоко добрые, феминистические, жертвенные герои.

Знаю, знаю. Это не просто так называется фантастическим романом.

Пока Себастьян изучает меня своим холодным, проницательным взглядом, я упираю руки в бока и смотрю на него с глубоким раздражением.

Он в буквальном смысле самый красивый человек, которого я когда-либо видела.

И хотя он выглядит так, будто мог бы расправить крылья Короля Фейри и унести меня по ночному небу к своему дворцу, он не входит в число героев моих романтических фантазий. Он из тех, кто, согласно множеству обличительных и подтверждённых заголовков новостей, разрушает не только обещания и собственность, но и надежды и сердца. Вот почему его коварные чары не подействовали и, конечно же, не подействуют на меня.

И по этой же причине я продолжаю удивляться тому, что мой второй по старшинству брат, Рен, самый милый, добросердечный человек, смог так сильно привязаться к нему.

Себастьян и Рен — товарищи по команде, оба являются звёздными нападающими хоккейной команды «Лос-Анджелес Кингз», но я не понимаю, что ещё могло сделать их такими близкими. Рен говорит, что в Себастьяне есть что-то хорошее, просто ему сложно продемонстрировать это наглядными способами. Теперь, когда я на собственном опыте убедилась, каким придурком может быть Себастьян, мне интересно, может, Рен видит в Себастьяне то, чего ему хочется, а не то, что есть на самом деле.

— Себастьян Готье, — строго произношу я, — отдай мне мои трусики.

Его холодные серые глаза делаются ледяными, пока он смотрит на меня. Он приподнимает бровь.

— Какие трусики? Я не вижу никаких трусиков, а ты?

Я смотрю на него ещё пристальнее, и мой гнев нарастает.

— Я их не вижу, но знаю, что они у тебя. Я видела, как ты… что-то с ними делал.

Его ухмылка становится волчьей и приводит в бешенство.

— Тогда подойди и найди их.

Опять же, в любой другой день я бы, наверное, всплеснула руками и ушла, чтобы с удовольствием разрушить идиллический мир Рена, сказав ему, что была бы признательна, если бы он при следующей встрече попросил своего лучшего друга вернуть мои трусики. Но сегодня не тот день. Сегодня я вышла за пределы своих возможностей, и мой редко вспыльчивый нрав подобен дикому жеребёнку, вырвавшемуся из узды.

Без предисловий я встаю между ног Себастьяна, обхватываю его за запястье и тяну вверх, а другой рукой запускаю руку в рукав его пиджака. Я вполне ожидаю, что трусики будут там, поскольку именно этой рукой он их держал.

Он смеётся, и в его смехе столько самодовольства, столько высокомерия, что я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать от досады.

— Попробуй ещё раз.

Разозлившись, я отпускаю его запястье.

— Где они?

Если они не у него в рукаве, то я понятия не имею, где ещё может быть моё нижнее бельё. На данный момент единственный способ узнать это — обыскать его.