Если только ты - Хлоя Лиезе

— В том-то и дело. Зигги, то, что у тебя есть — с твоей семьёй — это выше моего понимания. У меня… — он отводит взгляд, качая головой. — Нет никаких бл*дских примеров для такой близости, такой доброты… такой любви.

Моё сердце замирает от этого слова. Любовь.

— Но, — говорит он, пересекая разделяющее нас пространство, касаясь костяшками моих пальцев, переплетая наши пальцы. — Я бы хотел попробовать. Потому что, Зигги, на твоей игре, с твоей семьёй, это было лучшее, что я когда-либо видел, за исключением, может быть, тебя в твоём тюрбане из полотенца с драконами.

Я тычу его в бок, но он перехватывает мою руку прежде, чем я успеваю его пощекотать. Он берёт мою руку в свою и смотрит на наши пальцы, сплетая их вместе.

— Я знаю, что они не идеальны, — говорит Себастьян. — Твоя семья. Я знаю, что в некоторых моментах они не соответствовали тому, что тебе было нужно, но в твоей жизни есть редкая хорошая вещь.

Я киваю.

— У меня потрясающая семья.

— Так и есть, — тихо говорит он, проводя большими пальцами по моим рукам. — А я… так далёк от этого. Я сбежал не только из-за бл*дской целиакии. Я сбежал, потому что всё, о чём я мог думать, пока стоял там после твоей игры, и вы все выжидающе смотрели на меня… — он вздыхает. — Выжидающе. В этом-то и проблема. Опыт показывает, что у меня не очень хорошо складывались отношения с ожиданиями. И если я захочу, мне предстоит ещё много работы, прежде чем я смогу оправдывать ожидания и никого не разочаровывать.

На мои глаза наворачиваются слёзы.

— Себастьян, ты бы нас не разочаровал.

— О, я бы так и сделал. Если бы продолжал заниматься тем, чем занимался. И я занимаюсь этим уже столь долгое время, что это засело глубоко в моей натуре, — он пристально смотрит на меня. — У меня много проблем. Проблемы с отцом. Проблемы с отчимом. Проблемы с мамой. И я говорю это не для того, чтобы снять с себя ответственность; я говорю это, чтобы признать всё. Мой отец ушёл, когда мне было шесть, и никогда не оглядывался назад. Моя мама вышла замуж за бл*дского социопата, который похерил меня прямо у неё под носом, и она либо не замечала этого, либо не хотела замечать, и я думал, что разница имеет значение, но чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что на самом деле это не так. Важно то, что я был злым, обиженным ребёнком, который чувствовал себя хозяином своей жизни только тогда, когда использовал этот гнев и обиду для того, чтобы вызывать гнев и обиду у других людей. Я капризничал и бунтовал, и мне не удавалось никого вывести из себя — не удавалось привлечь внимание моей мамы, не удавалось спровоцировать вспышку гнева моего отчима, пока это не стало чем-то таким, что мама заметила бы и о чём позаботилась бы. Моих учителей подкупали и уговаривали быть помягче со мной. Мои тренеры терпели моё дерьмо, потому что я был слишком хорош в хоккее, чтобы выгнать меня из команды.

— Я не попадал в неприятности и не получал по заднице, когда следовало бы. Мне только говорили, — Себастьян колеблется, прежде чем с трудом сглотнуть, — снова и снова, каким разочарованием я был. Поэтому я позволил этому стать самоисполняющимся пророчеством. И я занимаюсь этим уже долгое время. Чтобы наказать своего отца-мудака и, надеюсь, запятнать его профессиональное хоккейное наследие моим грязным наследием. Чтобы унизить моего отчима и показать ему, что мне наплевать на его одобрение, на его непреклонное упорство в том, что он сломает меня, будет контролировать, что последнее слово будет за ним. Чтобы, может быть, только может быть, моя мама, наконец, увидела, насколько всё это хреново.

Он качает головой, затем, наконец, поднимает взгляд и вздыхает, встретившись со мной взглядом.