Небо в алмазах - Alexandrine Younger

— Чем я теперь твоим предкам плох? Заграниц не видел? Бабла не заработаю, сдохну в канаве после очередного разбора? А стыдобно ведь! Пацаны смеются, когда я очевидного не признаю. Бегаю за тобой, как сопливый восьмиклассник…

— Уговорил! Не мелкая, разберусь, и всё нормально будет, как у людей. К Филу на свадьбу со мной пойдешь, как жених на выданье…

— Хорошо сейчас сказанула, Хазанов в юбке. Лады, дочь Тритона, я на гребне волны в северную гавань, ты давай там… Не скучай, умницей будь!

— Не дождешься, лукавый! Оглянись, сзади космические войска!

— Эй, Пчёл! Объявляю, Вас мужем и не ной! Та-да-да-да… — идиллию разрушил Холмогоров, появившийся между Голиковой и Пчёлкиным, как третейский судья. — Ля-ля, тополя, люблю — трамвай куплю, все вы такие безголовые! Соф, я, конечно, сын профессора астрофизики, но не моей морде «Аэрофлот» задерживать…

— Соф, эта махина просто достала, тудыт его за клешню, — показав Косу кулак, Пчёла на секунду почувствовал себя истинным победителем, — но мы это, правда, опоздаем так! Чё, Кос, погнали за золотом маккены?

— Мне бы хотя бы поговорить с твоей сестрой, а золото потом я ей уж обеспечу! — веселость Коса стёрлась при едином упоминании Лизы. — Софа, лихом не поминай, а Пчёлу пришлю следующим рейсом!

— Переговорщики фиговы, постарайтесь не переубивать друг друга в полете.

— Где уж наша бы не пропадала!

Из гущи воспоминаний выводит требовательный стук в дверь. Софа бы и рада остаться неподвижной на своей кровати, но стучалась мать, и она не уйдет так просто, прежде чем не пожелает «доброго утра». В весьма специфичной форме.

— Проснись и пой, хоть раз в жизни! — мрачно замечает Голикова-старшая, отворяя дверь, и нажимая на кнопку выключения магнитофона. — Грустная у тебя музыка, дочка, плакать с неё будешь. А не хватало, чтобы ещё и ты туда же…

— Ты же сама говорила, ма! Я из поколения бездуховной молодежи, куда мне до тебя, святой комсомолки и идейного борца с тунеядством? — Софке не жаль выключенного Бутусова, а вот за поникшую от бабского горя мать впервые по-женски обидно. — Только не надо плакать! Ты ведь всегда была смелая, боевая, а сейчас подаёшь мне заразительный пример. Ну, мама!

— Мне в юности тоже пели про солнышко лесное, про зорьки ясные, в любви признавались. Был один залётный. Обманул в два счета, а потом папаша наш подобрал добро, хорошо, что не с пузом, но только вот сижу я, Софа, здесь… Обманутая и покинутая, все одно! Зато с пропиской и привилегиями.

— Мама, — едва слышно произнесла Софа, садясь на кровати, и подвигаясь ближе к Марине Владленовне, — а ведь ты прекрасно понимаешь, что я Пчёлкина выберу. Борись со мной, сколько влезет!

— Будто я не знаю, о чем ты все время думаешь, — Марина не скрывала разочарования в голосе, но сил на борьбу не оставалось. Может, муж и вправду сказал не дурость — Софка умна, и обормота не выберет, — но учти — падать будет больно! Первая любовь — разовая акция! Я смыслю, о чем говорю. Через это мы проходили! Любовь-морковь, а матери потом страдай! В слезах утонешь!

— Все мы когда-нибудь падаем, мам, — приятная полудрема, владеющая сознанием Софы, давно вытеснена здравомыслием Марины Владленовны, и девушка резво поднимается, не давая себе раскиснуть, — и это вопрос времени. Чему быть, того не миновать! Но с отцом помиритесь. Каждое утро выслушиваю! Или разводитесь. К чёрту ваши приличия, если вы сами себе враги!

— Софа, успокойся на мой счёт, уж как-нибудь уживусь с отцом. Не могу я его оставить, как бы что не случилось, время такое, к верхам тоже подбираются. А тебе твой рыжий прихвостень вчера вечером звонил, говорил, что приехал. Не печалься, он сам карту выложил, можешь не бегать от меня. Знаю я, в какой ты институт опаздываешь, что света белого не видишь! В институт семьи и брака? Думаешь, туда?