Седьмая вода - Галина Чередий, Алена Нефедова

— Доброе, — повернулся и тут же ощутил легкое беспокойство. Василиса совсем не выглядела отдохнувшей. Она стояла в дверях в джинсах и свободной ярко-желтой футболке, волосы явно заплетены наспех, глаза немного затуманены, а брови совсем чуточку нахмурены. Так бы сидел и пялился хоть до бесконечности. Как жаль, что на это сейчас нет времени.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, щурясь от косых утренних солнечных лучей. Они заигрывали с прядью выбившихся волос, высвечивая эту столь любимую мною многогранность и неповторимость ее цвета.

— Похоже, гораздо лучше тебя, если судить по твоему виду, — ответил и нахмурился, потому что состояние недолгой безмятежности начинало развеиваться, возвращая меня к реальности.

— Да уж, ты никогда не был силен в комплиментах, — усмехнулась она, впрочем, без всякой обиды, и привалилась плечом к дверному косяку, переступая босыми ногами. Я немного рассердился, потому что было еще довольно свежо для хождения босиком, и в то же время не мог перестать любоваться. Это особое изящество и хрупкость строения ее кистей и ступней, передавшаяся от матери и раньше всегда притягивало мой взгляд, а теперь просто завораживало.

— Ты никогда в них и не нуждалась, — поморщился, когда наше прошлое опять незримо выползло из того угла, куда мы, вроде, его засунули. Как часто это будет случаться?

— Разве?

— Поверь, — я решил, что говорить все, как есть, это лучшая тактика, и поэтому признался. — К тому же у меня всегда была проблема с тем, чтобы сформулировать что-то внятное, способное выразить, какой я тебя по-настоящему вижу.

— Ну, зато с тем, чтобы сказать мне что-то обидное, у тебя не было проблем, — вздохнула Василиса, глядя куда-то мне за спину.

— Будем вспоминать опять старое? — спросил прямо.

— Вовсе нет, — пожала она плечами. — Просто немного удивлена. Ведь с тем, чтобы говорить другим девушкам, что в них тебе нравится, у тебя проблем не было.

— Верно, — не вижу причин отрицать очевидное. — Вот только тебя я видел всегда иначе. Ничто, связанное с тобой, не было для меня легким.

На самом деле и сейчас не стало намного уж проще, а все потому, что теперь я отдавал себе отчет, что Василиса никогда не была для меня одной из многих, той, кого можно сравнивать или оценивать по каким-либо критериями. С того момента, когда я разглядел ее по-настоящему, как-то так вышло, что ее образ всегда оставался для меня совершенно особенным, целостным, чем-то, что нельзя разбить на какие-то части, взвешивая в голове (как с другими), привлекает ли тебя в этой конкретной женщине форма губ, цвет волос, звучание голоса, длинные ноги и упругая задница или классные сиськи. И не имело никакого, мать его, значения наличие или отсутствие у Василисы недостатков. Ничего в ней я не подвергал сомнению и не хотел бы изменить и приблизить к какому-то идеалу, потому что для меня все в ней и было совершенно. Поэтому я действительно не знал, как мог бы хвалить ее, не говоря уже о том, что она бы ни за что не приняла тогда от меня этих слов, не поверила бы ни единому. А сейчас… ну что, черт возьми, сказать? Ты — это ты, и все в тебе так, как и должно быть? Охрененный комплимент, правда? Ну а что еще? Мне плевать, во что она одета, если только не мерзнет, по фигу, как причесана, лишь бы волосы не скрывали от меня ее лица, нет дела до ее маникюра и макияжа, мне они безразличны, если только бы она не разрисовала себя, как клоун в цирке. И все это не потому, что я невнимателен. Нет, все я замечаю, но это не важно. Пусть будет какой угодно, главное, чтобы больше никуда не исчезала.

— Я… для меня ты тоже был той еще проблемой! — только и сказала Василиса и отвела глаза, и я судорожно гадал, не отгораживается ли она опять от меня, собираясь спрятаться, припомнив наше прошлое.