Если о нас узнают - Кейл Дитрих, Софи Гонзалес

Он просто беспристрастно наблюдает за мной.

Телефон гудит еще раз, два, три. Я бросаю его в шкафчик.

– Не сейчас, – говорю я ему. – Я просто… сейчас не могу.

Он проводит большим пальцем по моему плечу.

– Все в порядке. Перезвонишь ей позже. Просто скажешь, что отключил телефон.

Я киваю, затем качаю головой.

– Вообще-то, я могу просто сказать ей, что собирался выйти на сцену и хотел сохранить ясную голову. Это вполне обычный поступок, и мне не нужно лгать. Правильно?

Зак делает вид, что раскрывает рот от шока.

– Ух ты. Ты же знаешь, что это граничит со здоровой психикой, верно?

– Да, – я делаю паузу. – Мне следует написать ей сейчас?

– Нет, не нужно. Давай поднимемся наверх.

Энджел и Джон встречают нас у входа, и мы идем к сцене в окружении охранников. Несколько человек по краям сцены мельком замечают нас, отчаянно размахивая руками.

– Мне кажется, что вы втроем можете продолжить танцевать, – говорит Энджел, пока мы идем. – А меня пусть прицепят, и я буду летать над сценой. Это было бы намного круче.

– Ты мог бы быть нашим рекламщиком, – соглашается Джон.

– Вот именно! – говорит Энджел. – Ну, ты понял. Я был бы отличным рекламщиком.

– Конечно, если сможешь поднять обе руки над головой в таком положении, – сухо говорю я.

Энджел пристально смотрит на меня и шевелит правой рукой.

– Чтоб вы знали, я восстановил полные восемьдесят пять процентов своей гибкости, большое спасибо.

– У тебя отличная растяжка, – успокаивает его Зак.

– Видишь, Рубен, твоему парню очень нравится моя растяжка.

– На чьей ты стороне? – спрашиваю я Зака, игриво толкая его локтем, когда мы поднимаемся по лестнице.

– Ни на чьей!

– Выбери сторону, – говорит Энджел.

– Да, Зак, выбирай сторону, – вторю я.

– Нет!

– Ты можешь, Зак, – присоединяется Джон. – Сделал один раз, сможешь снова.

– Зависит от того, как пройдет сегодняшний день, – говорит Зак. – Если я пожалею об этом, то могу навсегда вернуться к нейтралитету.

Энджел надувает губы.

– Зачем выбирать нейтралитет, когда у тебя есть радуга?

Зак бросает на Энджела такой колкий взгляд, что тот дергает плечами и поджимает губы, когда к нам подходит один из звукооператоров.

– Итак, вот ваши микрофоны, – говорит он. Он ненамного старше нас, невысокий, крепкий и светловолосый. – Запомните свой номер, встанете на разметку на сцене.

У меня номер четыре. У Зака два. Я в шоке, понимая, что мы снова разлучены.

Нам говорят пробежаться по строчкам Unsaid, пока они настраивают звук, затем у нас забирают микрофоны. Зак начинает подпрыгивать на месте, чтобы успокоить нервы, а я расхаживаю взад-вперед, прижав руки к груди. Даже Джон и Энджел замолкают, пока мы ждем. Затем ведущие объявляют нас, и я выхожу на сцену, объятую дымом из пушки.

Мы занимаем свои места в ряду – я, Джон, Зак и Энджел – под диссонанс криков. Энджел поднимает свою больную руку, все еще в гипсе, и показывает на нее пальцем с дерзкой ухмылкой. Крики почему-то становятся еще громче. Я щурюсь от слепящего солнечного света и осматриваю толпу, пульсирующую неистовой энергией, которую может породить только концерт.

Интервью проходит как в тумане. Они не спрашивают нас ни о чем новом; список запрещенных тем сейчас три фута длиной. Ничего о шипперинге. Ничего о несчастном случае с Энджелом. Ничего о реабилитации.

Как прошло ваше первое международное турне?

Какой был ваш любимый город?

Вы рады вернуться в Европу?

Мы так рады, что тебе уже лучше, Энджел. Чем вы занимались во время перерыва?

Каковы ваши планы на оставшуюся часть года?