Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

Кесарево сечение не бог весть какая сложная операция. Равик работал почти машинально. Время от времени он ловил на себе взгляд Эжени и никак не мог понять, что с ней происходит.

Ребенок закричал. Его обмыли. Равик смотрел на красное личико и крохотные ручонки. Рождаясь на свет, мы отнюдь не улыбаемся, подумал он и передал новорожденного санитарке. Это был мальчик.

— Кто знает, для какой войны он рожден! — сказал Равик и принялся мыть руки. За соседним умывальником стоял Вебер.

— Равик, если вас действительно арестуют, немедленно дайте знать, где вы находитесь.

— К чему вам лишние неприятности, Вебер? Теперь с такими людьми, как я, лучше вовсе не знаться.

— Почему? Только потому, что вы немец? Но ведь вы беженец!

Равик хмуро улыбнулся.

— Вы же сами прекрасно знаете, как на нас, беженцев, смотрят везде и всюду. От своих отстали, к чужим не пристали. На родине нас считают предателями, а на чужбине — иностранными подданными.

— Мне все это безразлично. Я хочу, чтобы вас как можно скорее освободили. Сошлитесь на меня. Я за вас поручусь.

— Хорошо. — Равик знал, что не воспользуется его предложением. — Врачу везде найдется дело. — Он вытер руки. — Могу я вас попросить об услуге? Позаботьтесь о похоронах Жоан Маду. Сам я, наверно, уже не успею.

— Я, конечно, сделаю все. А еще что-нибудь не надо уладить? Скажем, вопрос о наследстве?

— Пусть этим занимается полиция. Не знаю, есть ли у нее родные. Да это и не важно.

Он оделся.

— Прощайте, Вебер. С вами хорошо работалось.

— Прощайте, Равик. Вам еще причитается гонорар за последнюю операцию.

— Израсходуйте эти деньги на похороны. Впрочем, они обойдутся дороже. Я оставлю вам еще.

— И не думайте, Равик. Ни в коем случае. Где бы вы хотели ее похоронить?

— Не знаю. На каком-нибудь кладбище. Я запишу ее имя и адрес.

Равик взял бланк клиники и написал адрес. Вебер положил листок под хрустальное пресс-папье, украшенное серебряной фигуркой овечки.

— Все в порядке, Равик. Через несколько дней и меня, наверно, тут не будет. Без вас мы едва ли сможем так успешно работать, как раньше.

Они вышли из кабинета.

— Прощайте, Эжени, — сказал Равик.

— Прощайте, герр Равик. — Она посмотрела на него. — Вы в отель?

— Да. А что?

— О, ничего… мне только показалось…

Стемнело. Перед отелем стоял грузовик.

— Равик, — послышался голос Морозова из какого-то парадного.

— Это ты, Борис? — Равик остановился.

— Там полиция.

— Так я и думал.

— Вот удостоверение личности на имя Ивана Клуге. Помнишь, я рассказывал тебе? Действительно еще на полтора года. Пойдем в «Шехерезаду». Там сменим фотографию. Подыщешь себе другой отель и станешь русским эмигрантом.

Равик отрицательно покачал головой.

— Слишком рискованно, Борис. Фальшивые документы в военное время — опасная вещь. Уж лучше никаких.

— Что же ты намерен делать?

— Пойду в отель.

— Ты твердо решил, Равик? — спросил Морозов.

— Да, твердо.

— Черт возьми! Кто знает, куда теперь тебя загонят!

— Во всяком случае, немцам не выдадут. Этого мне уже нечего бояться. И в Швейцарию не вышлют. — Равик улыбнулся. — Впервые за семь лет полиция не захочет расстаться с нами. Потребовалась война, чтобы нас начали так высоко ценить.

— Говорят, в Лоншане создается концентрационный лагерь. — Морозов потеребил бороду. — Выходит, ты бежал из немецкого концлагеря, чтобы попасть во французский.

— Быть может, нас скоро выпустят.

Морозов ничего не ответил.

— Борис, не беспокойся за меня. На войне всегда нужны врачи.

— Каким именем ты назовешься при аресте?