Мухи - Максим Кабир (2021)

Как и пожитки бабушки Зои, учительские вещи напоминали сокровища постаревшего Тома Сойера. Через руки Саши прошли: утюг, работающий на угле; чайник, черный от накипи; жестяные банки из-под какао; запаянный в пленку телевизионный пульт; телескопическая антенна; квитанции; собрание сочинений Сталина; колокольчик без языка и пупс без ног; просроченные лекарства, церковный календарь и многое другое.

Она спасла от забвения, среди прочего: керосиновую лампу («будет стильно смотреться в спальне»), фотоаппарат «Киев-2» («выставлю на Интернет-барахолке, а вдруг»), набор ложек, фарфоровую Снегурочку… и ящик соли. Дюжина упаковок, подарок от запасливой старушки.

Не выбросила Саша и коробку фотоальбомов. Протерла от пыли, перенесла в гостиную. Порывшись в памяти, извлекла имя учительницы: Галина.

Любопытство распирало. Она раскрыла альбом и погрузилась в жизнь незнакомой женщины.

Титульное фото изображало студентку на фоне Шестинского педагогического университета. Через полтора месяца Саша приедет на лекции в этот же корпус. Студентка широко улыбалась, ветер развевал ее светлые волосы. Она убирала локон от губ и держала конспекты под мышкой.

– Хорошенькая, – сказала Саша.

Фото датировалось шестьдесят вторым годом. За ним пошли более ранние фотографии. Та же блондинка под яблоней, с родителями, на пляже в смешном купальнике. Тут ей тринадцать, а тут десять. И комментарии рядом, красивым почерком: дача, Гурзуф, Новый год. Юной Гале доставляло удовольствие позировать на камеру.

Следующий альбом был скучнее. Родня, тщательно подписанная, кто где. Иволгины, Кунаевы, кузины, дядья. И почти нет хозяйки. Быстро пролистав до конца, Саша догадалась, что Галина сама фотографировала родственников. Возможно, на найденный серебристый «Киев».

Галина вернулась в альбоме с бархатной обшивкой. Она вела уроки, писала мелом на доске, объясняла пионерам задачи. У школьниц были белые банты, кружевные воротнички и манжеты. У школьников – эмблемы на рукавах темных пиджаков.

Мальчики, наверное, частенько втрескивались в привлекательную учительницу.

Саша подумала, что этим детишкам сейчас под шестьдесят. А Галя сгнила в гробу.

Ученики, друзья, коллеги сопровождали Галину. В семидесятом появился муж, усатый, представительный. В восьмидесятом он пропал из альбомов. Женщина красиво старела.

– Ты боготворила детей, – прошептала Саша, – но не имела своих.

Она листала десятилетия, проводила на пенсию поседевшую Галину Дмитриевну.

Героиня альбомов продолжала фотографировать. Улицы Шестина, птиц, природу. Сменила черно-белую пленку на цветную, купила модный в девяностые полароид, затем – мыльницу.

Саша рассмеялась, наткнувшись на селфи. Пожилая Галина улыбалась в объектив.

«Жаль, что они с Роминым дедом не встретились раньше».

Саша решила отдать фотографии Георгию Анатольевичу.

– Следи за собой, будь осторожен! – пел Цой.

Из последнего альбома выпал толстый конверт. Саша высыпала на кровать очередную порцию фоток. Повертела в руках.

– Зачем было проявлять такое? – спросила Сверчка удивленно.

Фотографии были бракованные: просто черные глянцевые прямоугольники. Будто делали их в темноте, или палец закупорил глазок камеры.

В уголке одной проступало что-то зеленое, вроде трубы. А на этой…

Саша перевернула снимок. Распознала фигурные балясины, ступеньки. Пролет между лестницами. Судя по глубине, их второй этаж. И мрак на дне, куда прыгнул художник, рисовавший мух.

Галина фотографировала, свесившись с перил.

Было невозможно разобрать, что заинтересовало ее внизу.

Изо всей стопки только два фото были четкими и светлыми. И маркированными ровным почерком Гали.

Номер раз: носовой платок, расстеленный на полу. По его полю голубые буквы: «Зало». И красное пятнышко, отпечаток, под овалом «О». Будто прокололи иглой палец и кровью испачкали ткань.

– Зало? – пробормотала Саша.