Пятьдесят оттенков свободы - Э. Л. Джеймс

— Она сразу же пошла на попятный. Извинилась еще раз, обратила все в шутку. Я имею в виду, сказала, что счастлива с Айзеком, и довольна бизнесом, и не держит ни на кого из нас зла. Сказала, что скучала по моей дружбе, но понимает, что моя жизнь теперь связана с тобой. И как это было неловко, учитывая то, что произошло в последний раз, когда мы все были в одной комнате. Я был с ней полностью согласен. Мы с ней распрощались — окончательно. Я сказал, что больше мы видеться не будем, и она ушла.

Я сглатываю, страх сжимает мне сердце.

— Вы целовались?

— Нет! — кричит он. — Подобная близость с ней была для меня невыносима.

А-а. Хорошо.

— Я чувствовал себя несчастным. Мне хотелось пойти домой, к тебе. Но… я знал, что вел себя ужасно. Я остался и прикончил бутылку, потом принялся за бурбон. Пока пил, я вспомнил, как ты как-то сказала мне: «А если б это был твой сын…» И я стал думать о Старшеньком и о том, как мы с Эленой начали. И почувствовал себя… неуютно. Я никогда раньше не думал об этом с такой точки зрения.

Воспоминание всплывает у меня в мозгу — разговор шепотом, который я слышала в больнице, когда лежала в полубессознательном состоянии. Голос Кристиана: «Но после встречи с ней я наконец увидел все в новом свете. Ну, ты знаешь… в отношении ребенка. Впервые я почувствовал… то, что мы делали… это было неправильно». Он говорил с Грейс.

— Это все?

— Пожалуй.

— А.

— А?

— Значит, все закончилось?

— Да. Все закончилось еще тогда, когда я впервые увидел тебя. В ту ночь я наконец осознал это, и она тоже.

— Прости, — бормочу я.

Он хмурится.

— За что?

— За то, что так злилась на тебя на следующий день.

Он фыркает.

— Детка, злость мне понятна. — Он замолкает и вздыхает. — Понимаешь, Ана, я хочу, чтоб ты принадлежала мне одному. Не хочу ни с кем тебя делить. Хочу быть центром твоей вселенной, по крайней мере какое-то время.

О-о. Кристиан.

— Ты и есть центр моей вселенной. И это не изменится.

Он улыбается мне снисходительной, печальной, смиренной улыбкой.

— Ана, — шепчет он, — но это же неправда.

Слезы обжигают мне глаза.

— Как такое может быть? — бормочет он.

Да нет же.

— Черт… не плачь, Ана. Пожалуйста, не плачь. — Он гладит меня по лицу.

— Прости. — Нижняя губа у меня дрожит, и он водит по ней большим пальцем, успокаивая меня.

— Нет, Ана, нет, не извиняйся. У тебя будет еще кого любить. И ты права. Так и должно быть.

— Комочек тоже будет любить тебя. Ты будешь центром вселенной Комочка-Джуниора, — шепчу я. — Дети любят своих родителей бескорыстно, Кристиан. Такими они приходят в мир. Запрограммированными любить. Все дети… даже ты. Вспомни детскую книжку, которая нравилась тебе, когда ты был маленьким. Ты до сих пор нуждаешься в своей маме. Ты любил ее.

Он хмурит лоб и убирает руку, сжав ее в кулак на подбородке.

— Нет, — шепчет он.

— Да. — Слезы уже свободно текут у меня по лицу. — Конечно, любил. Это не было выбором. Поэтому ты так страдаешь.

Он смотрит на меня с болью в глазах.

— Поэтому ты можешь любить меня, — бормочу я. — Прости ее. У нее хватало собственной боли. Она была плохой матерью, но ты все равно любил ее.

Он смотрит и ничего не говорит, взгляд, терзаемый воспоминаниями, которые я даже представить не берусь.

Пожалуйста, только не молчи.

В конце концов он говорит:

— Она была плохой матерью. — Голос чуть слышен.

Я киваю, и он закрывает глаза.

— Я боюсь, что буду плохим отцом.

Я глажу его дорогое лицо. Ох, мои Пятьдесят Оттенков, Пятьдесят Оттенков!

— Кристиан, ты хоть на минуту можешь представить, что я позволю тебе быть плохим отцом?

Он открывает глаза и смотрит на меня, кажется, целую вечность. Потом улыбается, когда облегчение медленно освещает его лицо.