Панцирь великана - Томас Энсти (1884)

Он был вдовец и бездетен, и пожелал, чтобы один из его племянников получил университетское образование, сделался учёным и прославил имя и проницательность своего дядюшки; Марк на его счёт был помещён в Тринити, так как положение м-ра Ашбёрна в министерстве финансов не позволило бы семье такого расхода.

Карьера Марка в Кембридже не была, как уже выше упомянуто, из блистательных и не могла принести много чести его дядюшке, который, в видах вознаграждения себя за расходы, заставил Марка поступить в ост-индскую гражданскую службу, но когда и это окончилось полным фиаско, то, по-видимому, отрёкся от него, предоставив себе право вознаграждать себя за издержки попрёками, и Марк находил, что в этом отношении уже окупил большую часть издержек.

– Фу-ты! какая у вас тут жарища! – начал дядюшка как приятное вступление в разговор, потому что сознавал себя достаточно богатым, чтобы делать замечания о температуре чужих домов; но Кутберт выразил sotto voce[6] желание, чтобы дядюшку попарили бы ещё жарче.

– Не могут же все жить в загородных домах, Соломон, – отвечала его сестра, – а в маленькой комнате всегда кажется тепло человеку, который приехал со свежего воздуха.

– Тепло! – фыркнул м-р Лайтовлер, – скажи лучше, что здесь настоящее пекло. Уж я сяду подальше от огня. Я сяду около тебя, Трикси. Ты будешь ухаживать за старым дядей, да?

Трикси, красивая девушка лет восемнадцати, с роскошными каштановыми волосами, которые никак нельзя было гладко причесать, и хорошенькими ручками, которые многие другие девушки холили бы более, нежели она, в последнее время пристрастилась к рисованию, находя его менее скучным, нежели занятия по домашнему хозяйству. Дядя Соломон всегда пугал её, так как она не знала, что может последовать дальше, а потому поспешно очистила ему место возле себя.

– Ну-с, милостивый государь, школьный учитель, – обратился он к Марку, – как поживаете? Если бы вы усерднее трудились в коллегии и сделали мне честь, то были бы теперь учёным профессором в университете или судьёй в ост-индской судебной палате вместо того, чтобы учить несносных мальчишек.

На этот раз миссис Ашбёрн нашла нужным вступиться за Марка.

– Ах, Соломон! – сказала она, – Марк сам теперь понимает что был глуп; он знает, как с его стороны было безрассудно заниматься праздным писательством для забавы легкомысленных юношей вместо того, чтобы учиться и этим доказать свою благодарность за всё, что ты для него сделал.

– Да, Джон, я был для него добрым другом и мог бы быть ещё лучше, если бы он того заслуживал. Я не стою за издержки. И если бы мог надеяться, что он бросит своё писательство, то даже и теперь…

Марк счёл за лучшее уклониться от прямого ответа.

– Если бы я даже и хотел писать, дядюшка, то при моих школьных занятиях и приготовлении к адвокатской профессии, мне не оставалось бы для этого времени. Но матушка права; я понимаю теперь свою глупость.

Это понравилось дядюшке Соломону, который всё ещё цеплялся за обломки своей веры в способности Марка и готов был помириться на том, что у него будет племянник-адвокат. Он сразу смягчился:

– Ну, кто старое помянет, тому глаз вон. Ты все ещё можешь сделать мне честь. И, знаешь ли что, нынешнее воскресенье проведи у меня на даче. Это послужит тебе отдыхом и кроме того ты воочию убедишься в церковных происках моего соседа Гомпеджа. Он совсем обошёл нашего викария. Заставляет его украшать цветами алтарь и зажигать на нем свечи, и всё это, когда в душе он столько же религиозен, как…

Тут дядюшка Соломон обвёл глазами стол, ища предмет для сравнения.

–..Как вот этот графин. Он уговорил викария завести мешочки для сбора пожертвований и всё потому, что ему, было завидно, что служитель ко мне первому подходил с тарелкой. Право же, они доведут меня до того, что я опять обращусь в баптиста.

– Вы не любите м-ра Гомпеджа, дядюшка? – спросила Трикси.