Панцирь великана - Томас Энсти (1884)

Сентиментальность фрейлейн Мозер и склонность Каффина видеть в каждом соперника делали их проницательными, и сама Мабель, хотя девушки редко последними догадываются об этом, никогда не думала о Винсенте, как о поклоннике, и в этом была главным образом виновата его сдержанность и скрытность. Сначала он боялся обнаружить перед ней свои чувства: «она не может любить меня, думал он, я ничего не сделал. чтобы заслужить её любовь; я – нуль». И ему хотелось чем-нибудь отличиться, а до тех пор он молчал и редко виделся с ней. Тогда-то он и написал свою книгу, и хотя он не был так глуп, чтобы воображать, что в женское сердце доступ возможен только путём печати, но не мог не чувствовать, перечитывая своё произведение, что он делал нечто такое, что в случае успеха может возвысить его в собственных глазах и послужить хорошей рекомендацией для такой девушки, как Мабель, любившей литературу. Но тут отец пригласил его приехать на Цейлон; он должен был ехать и увезти с собой свою тайну, и надеяться, что время и разлука (очень плохие, сказать мимоходом, союзники) будут говорить за него.

Он чувствовал всю горечь своего положения, когда держал обе её руки и глядел в прекрасное лицо и мягкие глаза, светившиеся сестринским чувством, – да! увы! только сестринским. «Она, может быть, полюбила бы меня со временем. Но это время может никогда не настанет», – думал он.

Он не решился прибавить ни слова; он мог бы получить братский поцелуй, если бы попросил, но для него такой поцелуй был бы чистейшей насмешкой.

Подавленное волнение делало его резким, почти холодным. Он вдруг выпустил её руки и отрывисто проговорил:

– Прощайте, дорогая Мабель, прощайте! – и поспешно вышел из дому.

– Итак, он уехал! – заметил Каффин, когда Мабель вернулась в гостиную, простояв несколько секунд в передней. – Милый он человек, но нестерпимо скучный, неправда ли? Ему гораздо лучше сажать кофе, нежели болтаться здесь, как он делал, с кофе ему повезёт больше, нежели с законоведением, надо надеяться.

– Как вы любите находить других скучными, Гарольд, – сказала Мабель, с неудовольствием наморщив брови. – Винсент нисколько не скучен; вы так говорите потому, что его не понимаете.

– Я говорю это не ради осуждения, напротив того, мне нравятся скучные люди. С ними отдыхаешь. Но как вы верно заметили, Мабель, я не понимаю его: право же, он не производит впечатления человека интересного. Сколько я его знаю, он мне очень нравится, но вместе с тем должен сознаться, что нахожу его именно скучным. Вероятно, я ошибаюсь.

– Да, вероятно, – заключила Мабель, чтобы переменить разговор.

Но Каффин заговорил не без намерения и рискнул даже рассердить её, чтобы произвести то впечатление, какое ему было желательно. И почти успел в этом.

«Неужели Гарольд прав? – подумала она. – Винсент очень сдержан, но мне всегда казалось, что в нем есть какая-то скрытая сила, а между тем, если бы она была, то проявилась бы в чем-нибудь? Но если даже бедный Винсент только скучен, то для меня это все равно. Я всё также буду любить его».

Но при всем том замечание Каффина помешало ей идеализировать Винсента, в разлуке с ним, и посмотреть на него иначе, как на брата, а этого-то самого и добивался Каффин.

* * *

Тем временем сам Винсент, не подозревая – чего дай Бог каждому из нас – как его характеризовал приятель в присутствии любимой девушки, шёл на свою холостую квартиру, чтобы провести последний вечер в Англии в одиночестве, так как ни к какому иному времяпрепровождению у него не лежало сердце.