Хлеб великанов - Мэри Уэстмакотт (1930)

В его подлинном мире все было в высшей степени реальным. Например, циновка на полу в детской – в зелено-белую полоску и довольно грубая для голых коленок. В одном из уголков имелась дыра, которую Вернон упорно потихоньку расширял при помощи пальцев. Или стены детской, где лиловые ирисы тянулись кверху, оплетая ромбы, которые, если на них долго смотреть, превращались в кресты. Это казалось Вернону подлинным волшебством.

У стены стоял игрушечный конь-качалка, но Вернон редко гарцевал на нем. Куда чаще он играл с плетеными паровозом и грузовиками. Невысокий шкаф был полон в большей или меньшей степени поломанными игрушками. На верхней полке находились самые интересные вещи, с которыми можно было играть в дождливый день или когда няня пребывала в хорошем настроении. Коробка с красками, кисточки из настоящего верблюжьего волоса и целая куча листов с картинками, которые нужно вырезать. Те вещи, о которых няня говорила, что от них один беспорядок, – иными словами, самые лучшие.

И в центре этого детского мироздания находилась няня. Персона номер один из верноновской троицы, доминирующая над всем прочим. Большая, толстая и вся накрахмаленная. Всемогущая и вездесущая. Лучшей няни и представить было невозможно. Она часто говорила, что разбирается в том или в этом лучше маленьких мальчиков. Вся ее жизнь была посвящена заботе о мальчиках (иногда и о девочках, но они не интересовали Вернона), которые, вырастая, делали ей честь. Так говорила няня, и Вернон ей верил. Он не сомневался, что когда вырастет, то тоже сделает няне честь, хотя зачастую это казалось маловероятным. В няне было нечто, внушающее благоговейный страх, и одновременно что-то необычайно уютное. Она знала ответы на все – даже на загадку ромбов и крестов на обоях.

– Понимаешь, – объяснила няня, – на все можно смотреть с двух точек зрения. Должно быть, ты об этом слышал.

Так как почти то же самое она как-то сказала Уинни, Вернон был вполне удовлетворен. В дальнейшем няня продолжала утверждать, что у каждого вопроса есть две стороны, поэтому Вернон всегда представлял себе вопрос чем-то вроде буквы «А» с крестами по одну сторону и ромбами по другую.

Следом за няней шел Бог. Он также выглядел очень реальным, так как постоянно фигурировал в няниных разговорах. Няня знала большинство вещей, которые делал Вернон, но Бог знал все, поэтому был еще более невероятным существом, чем няня. Бога нельзя было видеть, но он видел все и всех даже в темноте, что, по мнению Вернона, давало ему несправедливое преимущество. Иногда, лежа ночью в постели, Вернон думал о том, как Бог смотрит на него из мрака, и от этой мысли ему становилось неуютно и хотелось спрятаться поглубже под одеяло.

А вообще-то по сравнению с няней Бог казался неосязаемой личностью. Большую часть времени о нем можно было не думать, покуда няня не упоминала о нем в разговоре.

Однажды Вернон попытался взбунтоваться:

– Знаешь, няня, что я сделаю, когда умру?

– Один, два, три, четыре… – бормотала няня, вязавшая чулки. – Ну вот, я уронила петлю. Нет, мастер Вернон, я этого не знаю.

– Я поднимусь на небо, подойду к Богу и скажу ему: «Ты ужасный человек, и я тебя ненавижу!»

Молчание. Он все-таки отважился это произнести. Что теперь будет? Какое наказание, земное или небесное, обрушится на него за столь невероятную дерзость? Вернон ждал, затаив дыхание.

Подобрав петлю, няня невозмутимо посмотрела на Вернона поверх очков.

– Едва ли Господь всемогущий станет обращать внимание на то, что говорят скверные мальчишки, – заметила она. – Уинни, дай мне, пожалуйста, ножницы.

Вернон удалился пристыженным. Ничего не получилось. Ему следовало знать, что няню нельзя поставить в тупик.

2