Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес (1938)

Белинда наконец почувствовала необходимость вмешаться и все объяснить. Причем она старалась говорить так, словно не придавала теме особого значения:

– Не думаю, чтобы папу интересовали подобные вещи. Но когда тиражи заметно выросли, он посчитал правильным включить любовные сцены на потребу широкой публике, ожидавшей чего-то подобного. «Лубо́в» в его романах описана старомодно, совершенно нереалистично, но нам твердят, какой огромный успех она имеет среди читателей. Ведь всегда есть герой и героиня, а конфликт между чувством и долгом должен по всем канонам проявиться уже к тридцатой странице. По-моему, папа почерпнул эту концепцию у Корнеля.

– Сплошная духовность, – продолжил вещать Тимми. – До физической близости доходит, по всей видимости, только уже за пределами последней главы.

Теперь Топлэди смотрел на него с откровенным неодобрением; Патришии, как казалось, только сейчас открылся двойной смысл его слов, и она выглядела озадаченной.

– И вы думаете, – с сомнением спросил Уинтер, – что сегодня вечером нам покажут Генри и Элеонору? Лично я опасаюсь намного худшего. Как бы не случилось, что Генри и Элеонора тоже ожили и свалились на наши головы.

– А это уже произошло, – раздался от двери голос – Эплби.

Все дружно повернулись его сторону.

– Миссис Бердвайр только что прибыла сюда в интересной компании, чтобы пожаловаться, – сказал Эплби. – Или скорее не пожаловаться. Если верить дражайшей Люси Пайк, ее подруга не из того теста слеплена. Она здесь для того, чтобы нанести ответное оскорбление, а заодно отшлепать все задницы, подвернувшиеся ей под руку. Миссис Бердвайр как раз и приходилось выслушивать прошлой ночью отрывки из книг мистера Элиота с описанием, как верно выразилась Белинда, старомодных любовных сцен. Что, вне всякого сомнения, вызывало раздражение у женщины ее горячего темперамента. Викторианская эротика, которую бормочут тебе в ухо по телефону среди ночи! Сама по себе миссис Бердвайр не вызывает симпатий, спору нет, но даже для нее это слишком. Увидев ее на террасе, я подумал, как было бы здорово вызвать сюда Цирцею.

– Цирцею? – изумленно переспросил Уинтер.

– Да, Цирцею, или, по-гречески, Кирку с острова Ээя, всезнающую и могущественную деву. Но это уже другая история, связанная со свиньями[103].

Снова прогуливаясь с Эплби по мокрой от дождя террасе, Уинтер остановился, чтобы посмотреть на часы. Вообще-то он руководствовался при этом соображениями желудка, но жест сразу же навел его совершенно на другие мысли.

– Расчет времени, – сказал он. – Шутник взял определенный темп. Тимми в течение одного вечера вдруг влюбляется в вашу сестру; и почти тут же начинают шевелиться Генри с Элеонорой. Удивительное сочетание утонченности замысла и скорости его осуществления. Как только Тимми становится уязвим, именно с чувствительных для него позиций наносится удар. И вы были правы, провидчески правы, предсказав, что заговор начнет разветвляться.

– Заговоры не разветвляются, они разрастаются. – Эплби тоже остановился. – Этот заговор разросся. Он достиг интенсивности, навязчивости и почти той же плотности сюжетов, что и паучиная эпопея Элиота. Как я подозреваю, хотя это всего лишь подозрения, до сих пор мы становились свидетелями подготовительных этапов, а главное развлечение нас только ждет, причем не обязательно здесь.

Они помолчали. Эплби достал и набил трубку, прикурил и выпустил облачко дыма, подчеркивая размеренностью движений, что готовится задать важный для него вопрос.

– Расскажите мне, – он подбросил вверх коробок спичек, – когда сочтете нужным, – коробок стал падать, и он поймал его, – о Буссеншуте и Бердвайр.

– О ком? – вытаращился на него Уинтер.