Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес (1938)

– Так хочет Уэдж. И, быть может, он в чем-то прав. Если проанализировать развитие сюжета книг, – и он сделал широкий жест, словно охватывая им все тридцать семь вышедших томов, – в его идее, безусловно, присутствует здравый смысл. Но Уэдж тоже человек ограниченный. В конце концов, сам-то он не писатель. Ничего за всю жизнь не сочинил. А у меня есть кое-какие замыслы.

Он внезапно рыкнул на весь мир, не исключая из общего круга и Уинтера.

– Я всем вам еще покажу, кто я такой на самом деле.

С этими словами Кермод поднял бокал и с явным неудовольствием обнаружил, что тот пуст. А затем сделал нечто и вовсе неожиданное. Сунул бокал в свой широко открытый рот и перекусил зубами ножку. Мгновение спустя стекло медленно, словно пузырь из слюны, надувавшийся на губах маньяка, полезло наружу.

– Меня научила трюку с бокалом покойная бабушка, – объявил он, когда полностью извлек изо рта стекло.

Он смотрел на ошеломленного Уинтера взглядом вполне здравомыслящего и даже умного человека.

– Попробуйте проделать это как-нибудь в минуту упадка сил и депрессии.

Его взгляд обежал комнату.

– Что ж, Джерри, старина. – В голосе Кермода снова промелькнула легкая грусть. – Мы еще встретимся. Но там, как я вижу, стоят другие парни, с которыми надо потрепаться. Долг вежливости, понимаете ли. Сегодня здесь собралось множество славных ребят.

И с громким рыком, достигавшим уже крещендо, Кермод двинулся в противоположный угол комнаты. Но на секунду задержался и снова повернулся к Уинтеру:

– Скиталец в ручье. Вот кто я такой!

Тимми разговаривал с Патришией. И считал (насколько же интеллект порой подавляет наши инстинкты!), что делает это главным образом ради Хьюго Топлэди. Присутствие Хьюго на какое-то время преисполнило Тимми стремлением совершать правильные и добрые поступки. Для Белинды Патришия была лучшей подругой, и в данный момент казалось естественным, чтобы она удостоилась внимания единственного брата лучшей подруги. Тимми предложил ей бокал хереса, а поскольку был все же младше Патришии, то и разговор старался вести на взрослые или, по его мнению, занимательные темы.

Патришия приняла херес не без настороженности. Она почти сразу поняла, что брат подруги окружил ее заботой, отчасти чтобы произвести впечатление на Топлэди, отчасти в силу унаследованной от отца традиции гостеприимства и лишь в последнюю очередь благодаря, вероятно, совсем уж мимолетному интересу, который вызывала у Тимми она сама. Он заметно ее побаивался. Но, мало того, у нее к тому же возникло ощущение, какое, должно быть, испытывают хорошо сохранившиеся пожилые леди, когда неожиданно удостаиваются вроде бы искреннего, хотя и недолгого интереса со стороны молодых людей, отказываясь верить, что это всего лишь дань элементарной вежливости. И поскольку именно так Патришия чувствовала себя в обществе Тимми, она лишь терпела его как невыносимо надоедливого щенка, как школяра, едва ли сильно повзрослевшего с тех времен, когда ему доставляло особое удовольствие баловаться начиненными чернилами бомбочками из бумаги. Только что пережитое этим вечером приключение еще оставалось слишком живо в ее памяти и не позволяло сосредоточиться ни на чем другом. Но одновременно ей безотчетно нравились некоторые черты его внешности: почему-то это были в первую очередь уши, шея и тыльные стороны ладоней. И столь странный, иррациональный каприз своей отлаженной системы чувственности даже немного пугал ее. Это несколько уравнивало их: Патришия тоже слегка побаивалась Тимми. А потому она свела вместе колени, носки и каблуки туфель, слушая Тимми, который говорил в основном сам, с напускной холодностью и спокойствием.

– А как там с девичьими забегами смеха ради? – совершенно без всякого ехидства поинтересовался он. – Все еще находишь на это время?