Танцуя с тигром - Лили Райт (2016)

Он вспомнил строчку из песни в стиле кантри. А может, это был его внутренний голос, маленький детский шажок к мудрости.

– Я сожалею, моя милая голубка, – сказал он. – Мы слишком далеко зашли.

6

Наркобарон

– Vivo?[362]

Рейес почесал свои фальшивые усы. Сегодня он был лысым, в костюме политика и походил на Карлоса Салинаса, изгнанного экс-президента, гарвардского ублюдка, который мошенничал с избирательными урнами, чьи друзья и родственники часто умирали при загадочных обстоятельствах. Рейес изучил свое отражение в позолоченном зеркале. Ладно, может, не Карлос Салинас. Может, его коренастый братец Рауль, cabrón, чью жену поймали, когда она снимала восемьдесят четыре миллиона долларов со своего счета в швейцарском банке.

– Живой? – повторил Рейес. – Мне нужно было, чтобы его убили.

Наркобарон подмигнул своему сэндвичу. Сосиска с перцем чили. Изжога разъедала его изнутри. Его пронесло от тамале три дня назад. Зачем вести дневник, если у тебя есть такой кишечник?

– Ты наемник или монашка? Я что, должен тебе показывать, как это делается?

Рейес выставил пистолет в окно, выстрелил в никуда. Ошарашенные птицы сорвались с веток, хлопая крыльями.

– Фео. Это я. Стреляю в тебя. Ты слышишь? Когда я хочу что-то убить, я убиваю.

Он вгрызался в сэндвич. Открыв ящик стола, он вытер жирные пальцы о банкноту в пятьсот песо.

– Откуда, мать твою, я могу знать, где он находится? Ищи там, где ошиваются нарики. Постарайся найти его до того, как я найду тебя.

Рейес забросил ноги на стол и откинулся в кресле. Хорошо, когда все идет по плану, но хорошо и тогда, когда все идет не так, как надо. Если бы всегда все было как надо, он остался бы без работы.

– Фео, знаешь что? Con todo respeto[363], ты уродец. Это единственная причина, почему я тебя не пристрелил. Пока ты есть, я чувствую себя красивым. Ты мой образец для сравнения.

Рейес встал, отряхнул штаны.

– Может быть, ты обознался? Ну, уж нет, не надо пятиться. Если ты увидел призрака, то убей и призрака.

Тишина. Птицы вернулись на ветки большого дерева напротив. Он выстрелил. Они снова разлетелись, как брызги. Слишком много дерьма в этих птицах. Никаких хороших манер.

– Фео, ты убиваешь меня, а я и так уже умираю.

Он включил ноутбук. На заставке стояла фотография его любимой проститутки, Суэрте. Сиськи как горные вершины. Готовила киллеру pozole[364]. У них были особенные отношения. Они могли сидеть на улице под palapa на его вилле в Акапулько и наблюдать, как солнце падает в море; нанять цыгана с гитарой, чтобы пел для них с сердцем на разрыв; вокруг песок, ром, горячая ванна, пинбол, свиные шкварки, икра, кокаин, трубы, телохранители, виагра, рев вертолета. Да, это было романтично. Он не был готов отказаться от этой жизни. Рак мог подождать своей очереди. Он был занят.

– Cabrón, я пошутил. Я не умру, пока не прикончу тебя. А потом уже смогу почить в мире.

Он погладил себя по груди. Чертовы птицы снова вернулись на дерево. Пусть почивают в дерьме. Он мог быть по-королевски щедр, но не с диггером. Эта истощенная наркоманская задница, прилетевшая из Америки, должна получить урок, которым она не сможет воспользоваться, так как будет слишком мертва. Как последний брат Салинаса, Энрике, которого нашли мертвым в собственном автомобиле на задворках Мехико. С пакетом на голове.

– Принеси мне голову Иоанна Крестителя… Я однажды увидел ее в кино. И картину. Караваджо. Слыхал когда-нибудь о нем? Глупый вопрос.

Он потер свое раненое ухо.

– Ладно, если ты не можешь принести мне его голову, тогда принеси мне свой член, и я отведаю его на обед. Хорошо, что я не слишком голоден. Ха-ха.

Patrón должен угрожать. Люди ожидали этого. Это придавало им мужества идти до конца. Невозможно говорить с живым человеком так, как говоришь перед видеокамерой.