Вадбольский 3 - Юрий Никитин (2025)

Глориана окинула благосклонным взглядом портрет, шагнула дальше, я пожалел, что не поставил там портрет его родителя, великого князя Михаила, и вообще можно собрать весь паноптикум на стены в длинном коридоре, мне смешно, а им приятно, так что все будут довольны.

Иоланта и Сюзанна на ходу живо обсуждают портрет, восхищаются мастерством исполнения, Глориана оглянулась произнесла значительно:

— Титул даёт не только права, как кажется многим, но и обязанности. Вы что-нибудь знаете насчёт обязанностей, Вадбольский?

— Конечно, — ответил я убежденно. — Говорить вам любезности, кланяться и благодарить, что одарили взглядом!.. А что, есть какие-то исчо?

Она поморщилась, издевку улавливает, но отвечать ещё не научилась, это трудно развить когда со всех сторон только поклоны, заискивающие взгляды и громкий шёпот, как же она прекрасна, господи, как восхитительна, как великолепна, как умна… ну это же видно, вон как глядит!

Я указал на распахнутую дверь, где в центре зала широкий стол, накрытый белоснежной скатертью. Едва опустились в кресла, зазвучала божественно объемная музыка, хор грянул «Застольную» из «Травиаты» и во всю стену развернулась сцена, где прекрасные дамы и элегантные кавалеры, те и другие с бокалами шампанского в руках, красиво поют и танцуют под заставляющую двигаться быстрее по жилам кровь под искрящуюся, как молодое шампанское, музыку весёлого Верди.

К счастью, все уже успели сесть, я это учел, но сейчас, забыв о столовых приборах, заворожено смотрят на волшебное действо.

Анна нагнулась к столу и прошептала тихо:

— Что… это?

— «Травиата», — пояснил я. — Разве в России ещё не поставили эту чудную оперу? А в Венеции и Париже с ума сходят, у дам мокрые платочки…

И трусики, хотел добавить, но вспомнил, что трусики изобретут только в двадцатом веке. Дроссельмейер строго шикнула, и мы умолкли, как мыши. Хор звучит мощно, наш шёпот не заглушает ни слова, ни музыку, но кому-то кажется святотатственно ещё и шептаться, а не застыть в благоговении, когда звучит такое, такое!

Хор весело и мощно ревет «Застольную» на французском, но для моих суфражисток он такой же родной, как и русский, если не больше, слушают и смотрят, растопырив глаза и раскрыв рты, я подвигал задом, не зная как сказать, что на столе всё остывает, хотя там пока только приличная горка мороженого.

Вообще-то, подумал я примирительно, в мире нет оперного театра, где не исполняли бы «Травиату». У всех лучших певиц есть партия Виолетты. К тому же «Травиата» похожа на один непрерывный двухчасовой шлягер: арии из неё стали хитами практически сразу после премьеры, и даже в век цифровых технологий звучат, ещё как звучат!

Не забывая, что слуг у меня всё ещё нет, я поймал взглядом заглядывающую в приоткрытую дверь Марчеллу, сделал ей знак, что пора подавать на стол.

Она, одетая в скромный наряд горничной, внесла на большом подносе горку горячих, только из печи, сдобных пирожков, а вторым заходом ещё и ведерко мороженного, это к тому, что уже на столе.

Хор умолк, действо исчезло, стена стала снова стеной, я сказал с облегчением:

— Фух, наконец-то закончилось. Дорогие гости, извините, что без титулов, а то до вечера буду перечислять, отведайте пирожки и мороженое. У меня больше ничего нет, вы же знаете, я бедный, несчастный и безземельный… Ну, вообще-то земля уже появилась, хотя что за земля, даже меньше Франции…

На меня смотрели, как на врага, как можно радоваться, что такое волшебное представление кончилось, только Иоланта обратила внимание на скромную горничную, что переставила чашу с мороженым в центр стола, забрала поднос и хотела удалиться.

— Постой-ка, девочка, — произнесла она задумчиво, — Где я тебя видела?

Остальные суфражистки посмотрели с недоумением, а Марчелла присела, отыгрывая роль скромнейшей из прислуги, сказала тихим застенчивым голоском: