Надежный тыл - Весела Костадинова

Я сжала пальцы на коленях, стараясь удержать себя от порыва протянуть руку, чтобы коснуться его, чтобы хоть как-то попытаться его утешить. Слова не шли. Всё, что я могла сказать, казалось незначительным, недостаточным, пустым.

— Она обвиняет тебя? — выдавила я наконец, почти шёпотом.

— Нет, — Даниил коротко мотнул головой. — Не вслух. Но я вижу это в её глазах. Это не ненависть, нет. Это… разочарование. Она пытается понять, почему я сделал то, что сделал. Но ей всего шестнадцать. Она слишком молода, чтобы разбирать сложные семейные узлы. Для неё всё должно быть просто: есть мама, есть папа, есть дом. А я… Я сломал эту картину.

Он снова замолчал, и я увидела, как его плечи ссутулились. Эта усталость, эта боль были в каждом его движении, в каждом его слове.

— Ты пытаешься с ней говорить? — осторожно спросила я. — Объяснить?

— Пытаюсь, — ответил он, прикрыв глаза рукой. — Но ей нужны ответы, которых у меня просто нет. Не этого ты, Лин, ожидала, да? Не старого, усталого мужика с кучей проблем, а богатого, успешного любовника, не так ли? Того, кто даст тебе возможности и рост…. А не проблемы. Я прав?

Его слова ударили, как плеть. Я растерялась от его неожиданной проницательности, но постаралась не выдать эмоций. Глубоко вдохнула, чтобы справиться с неожиданной горечью, прозвучавшей в его голосе.

— Да, — врать человеку, который читает тебя как открытую книгу смысла не видела. — Ты прав. Не этого. Я ничего не просила у тебя, я ничего не ждала от тебя. Мне не нужны были твоя семья, твоя свобода и твоя жизнь. Я не хотела уводить тебя из семьи, занимать место Анны, претендовать на что-то большее, нежели просто…. Любовница.

Его лицо дернулось, словно мои слова действительно задели. Он убрал руку от глаз и посмотрел на меня, впервые за весь разговор без привычной усталости или злости, а с чем-то более глубоким — смесью удивления и горечи.

— Значит, «просто любовница», — повторил он медленно, словно пробуя эти слова на вкус. — И ты думала, что всё останется так просто? Ладно…. Ты по крайней мере честна со мной. И не строишь из себя того, кем не являешься. Тогда я тоже буду честен. Ты думаешь, я из-за тебя ушел?

— Не знаю…. — я закусила губу, опуская глаза.

— Нет, Алин. Я ушел не из-за тебя…. Я ушел потому, что мне стало тошно возвращаться в ту жизнь. Мы летели из Милана, — продолжил он, опустив голос. — Ты спала на соседнем кресле, а я смотрел в окно. И знаешь, что меня поразило? Я понял, что, если я вернусь туда, в ту жизнь, в тот дом, — я просто умру. Может, не сразу, может, через год, но это будет неизбежно. Я задохнусь. Умру во сне. И… и никто, кроме Киры, меня по-настоящему даже оплакивать не станет. Анна будет выть не хуже белуги, скорбя по той жизни, которую я ей обеспечивал все эти годы. Боренька почувствует себя хозяином жизни и промотает дело моего сердца за пару-тройку лет, спустив в унитаз все, чего я добивался. Ты…. — он замолчал, глядя на меня со смесью жалости и, возможно, презрения. — Ты найдешь себе кого-то еще…. Еще одного любовника, который станет очередной твоей ступенью. Но ты, в отличие от Анны, не станешь врать, роняя по мне лживые слезы.

Его слова резали, как остро заточенный нож. Я слушала, затаив дыхание, и не могла понять, что за чувство обжигает меня изнутри. Боль? Гнев? Или, может быть, жалость? Жалость к нему, к себе, ко всем нам, оказавшимся в этом замкнутом круге.

— Что ж, — поднялась с кресла, забирая эскизы. — Поздравляю тебя. К 50 годам жизни ты отлично научился читать людей. Только так и не научился окружать себя теми, кому будешь не безразличен. Никогда не думал, почему так произошло? Почему тебя окружают те, кто носят такие вот маски из лицемерия?

Его взгляд напрягся, словно мои слова задели какой-то нерв, который он тщательно скрывал даже от самого себя. Он откинулся в кресле, сцепив пальцы, и его лицо стало каменным, почти непроницаемым.