На крови - Сергей Мстиславский (1928)

— Такую точку зрения я готов понять, — вскинул волосами Виктор. — Это политический подход. Но я не склонен разделить его: при всей неудаче, московское восстание есть величайшего значения исторический факт. И, считаясь только с внешним неуспехом его, уступать претензиям большевиков, отступаться от ответственности, — но тем самым и от права на историческую заслугу, — я лично не вижу оснований. Скорее, напротив. Тем более, что, говоря об ответственности... перед кем, собственно, мы отвечаем? Перед историей? Но эту историю мы же будем сами писать. Перед современниками? О них можно не беспокоиться. Московские баррикады обрастут теперь же, сейчас, на наших глазах легендами и без всяких мер с нашей стороны. Свойство пролитой крови: она родит легенды. Так было, так будет. В массы пройдет легенда. А стало быть...

— Местные партийные работники, непосредственные участники восстания, как я уже сказал, находят, что комитет и в период подготовки и при самом выступлении...

— Армейская традиция! — перебил, махая перед угреватым носом пальцами, Виктор. — Строевые, проиграв дело, стараются свалить вину на штабы. К сожалению, постоянное явление в партийной практике: не вы первый, не вы последний: чуть что — виноват комитет... Вреднейшая тенденция на низах, которую вы, товарищ Михаил, как осведомляют нас ближайшие к вам по работе комитетские товарищи, — всегда и неизменно поддерживаете. Всегда и во всем — комитет! Точно он виноват в том, что в массах нет достаточной выдержки, и точно он может в один день поднять в должной мере политическое сознание. Пока его нет, нужна строжайшая дисциплина: масса должна итти за вождями беспрекословно, — иначе она обратится в толпу, в мятежный охлос: воспоследует анархия. Вы этого явно недооцениваете, товарищ. Даже напротив: в ваших высказываниях какое-то совершенно странное, и неожиданное для нас, — поскольку ваше происхождение нам известно, — выдвигание низов — и самых темных низов.

— Микроб массы, — подхихикнул старичок. — Социал-политическая болезнь!

— Именно микроб, — пренебрежительно сказал Виктор. — Надо быть реальным политиком и знать действительную цену слов и лозунгов... В частности, «масса» — словом этим нельзя не злоупотреблять, в известной мере, в демократической практике, но — всему свое место. Реальное использование массы не может не быть ограниченным. Попытки двинуть ее во главу угла — политически слепы.

Старичок таратакнул языком, сквозь щелочки губ, и поддакнул топотом:

— Анархо-синдикализм!

Виктор кивнул и с достоинством положил ладонь на ладонь.

— Этот уклон осуждается. Я вам серьезно рекомендую, товарищ Михаил, подумайте над вашим отношением к партии. Или вы входите в общий строй, со всеми вытекающими из этого идеологическими обязанностями и дисциплинарными последствиями, то есть на равных со всеми остальными основаниях... или... или я уж не знаю что.

Прощаясь, он еще раз многозначительно повторил, пожимая руку:

— Подумайте.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Отцы» не одобрили. Зато в дружинном комитете, когда я рассказывал о Пресненских боях — слушали с несказанным захватом, заражая своим волнением, подсказывая волнением этим для меня самого неожиданные слова. В одном Виктор оказался прав: на глазах у меня — от московской крови вставала легенда. И в легенде этой сама собой отмирала, в ничтожестве своем, вся комитетская пачкотня. Когда я кончил, вспомнился мой доклад чекистам, и странно стало: словно я совсем о разном говорил — там и тут: не о той же Москве.

О комитетском — заговорили, впрочем, но уже потом, позже, когда сошло первое впечатление и, естественно, стал перед нами вопрос — что дальше? Начал Булкин: