Он. Она. Другая - Лия Султан

— Как ты, Саби? — спрашивает Айка, когда я сажусь за стол и ставлю на него горячий заварочный чайник. Все делаю на автомате, как привыкла. Заварила так, как любит свекор, даже налила до середины, как надо или как у нас говорят “без уважения”. Наливать полную пиалу — дурной тон, намек на то, что хозяин тебе не рад и хочет, чтобы ты побыстрее ушел.

— Нормально, — пожимаю плечами и передаю девочкам пиалки. А когда себе наливаю, рука дергается и струя попадает не в цель, а мне на пальцы. — Ой. Я сейчас протру.

Не смотрю в глаза подругам, хотя знаю, что они глядят на меня с сочувствием. Не хочу, чтоб жалели. Хотя плакать до сих пор тянет.

— Может, завтра все-таки сходишь в больницу, анализы сдашь? Со здоровьем не шутят, — советует Ксения. Ей я еще утром рассказала, что со мной случилось.

— Да это все стресс, — отмахиваюсь. — Все болезни же от нервов.

— Вот ты улыбаешься, а видно все равно, что плохо, — Айка тянется через стол и берет меня за руку.

— А я не могу не улыбаться. Мне нужно, чтобы Нафиса не видела меня размазней.

— Но ты так долго не протянешь, — считает подружка.

-”Этот” что? Который “скоробывшиймуж”? — кривится Ксюша.

— Этот, — судорожно вздыхаю и опускаю глаза. — Сказал вчера, что никогда не любил меня.

Девочки охают и я слышу, как упала на пол маленькая ложка.

— Да вот так просто. Он женился на мне, потому что его атаковала родня, потому что часики тикали. А я просто подвернулась ему и понравилась. Только вот я в него с первого взгляда влюбилась. Господи!

Снова роняю голову в дрожащие ладони. Ну когда же! Когда же полегчает? Когда эти чертовы слезы высохнут и я смогу говорить о нем без боли?

— Мне ведь и мама его, и сестры говорили, что он с детства такой неразговорчивый, задумчивый, педантичный. Я же его холодность принимала за характер!

— А когда он ухаживал, ты ничего не заметила? Отстраненность, например? — спрашивает Айгерим.

— Нет! — восклицаю я. — У меня перед глазами будто пелена была, — провожу рукой перед глазами. — Он дарил цветы, пару раз пригласил на свидание, после взял даже за руку. А когда провожал до подъезда, целовал в щеку и желал спокойной ночи. Я же тогда чувствовала себя самой счастливой! Поверила, что мужчина, в которого я влюбилась, ответил мне взаимностью. Какая же я глупая! Уж в 23 года я могла отличить любовь от нелюбви.

— Не могла, — всхлипывает Ксюша. — Это как с моим бывшим. Помните Витю — одноклассника моего? Тоже “люблю-не могу на выпускном, ты у меня одна, дождись, пока я универ закончу”. Ездила как дура к нему в Новосибирск на каникулах. Думала, любовь у нас, отношения, хоть и на расстоянии. Меня же вся семья его знала! Я в голове уже нарисовала себе нашу совместную жизнь. А потом оказалась, что не я одна в этот Новосиб ездила. А когда я ему рассказала, что знаю про еще одну такую же дуру, он и не отрицал. Спросила же его тогда: “Ты меня любишь?” А он промолчал. Значит, и не любил.

Мы с Ксюшей начинаем одновременно плакать. У Айки тоже глаза на мокром месте. Она отправляет в рот большой кусок торта, жует и с набитым ртом говорит:

— А меня вообще никто никогда не любил. Потому что я толстаяяяя…

— Ты не толстая, Айкааа, — сквозь слезы отвечает Ксюша. — Ты “плас-сайз”.

— Какая разница, если меня все равно никто не любит. И на вторые свидания даже не зовут после первых!

— А его любовница знаете какая? — поднимаю голову и вытираю мокрые щеки. — Красивая, роскошная, как модель. Волосы длинные, талия тонкая, ноги от ушей. И я…серая мышь. Ирада права. Одеваюсь, как монашка.

— Во-первых, Ирада всегда права, — заявляет сестра, входя на кухню. — Во-вторых, что это за “плач Ярославны” вы устроили? Чё-то крепкое в чай добавили что ли? — она берет пиалу со стола и принюхивается.

— Мы оплакиваем любовь, — Айка съедает еще один кусочек “Наполеона”.