Если только ты - Хлоя Лиезе

Я никогда в жизни не хотел так верить в чьи-то убеждения. Я никогда так не хотел поцеловать кого-либо. Я хочу сказать ей свернуть на обочину, перетащить её через консоль, усадить к себе на колени и изучить каждый уголок этого мягкого сладкого ротика. Я хочу впитывать и вдыхать то, что внутри этой женщины, что электризует воздух и пробуждает в моём атрофированном, застывшем сердце желание расти, теплеть, исцеляться и наполняться вещами, которыми оно не наполнялось уже так давно.

Но всё не так. Зигги не хочет этого, не заслуживает этого, а я дал обещание — себе, её брату и по-своему ей — что я не наврежу ей, что я её уберегу.

И проклятье, в кои-то веки я собираюсь сдержать слово. Я поступлю правильно.

Даже если это меня погубит.

Глава 13. Зигги

Плейлист: Ingrid Michaelson — Over The Rainbow

— Что ж, — Себастьян откашливается, проводя костяшками пальцев по губам и глядя в окно. — Надеюсь, ты веришь в это не только в отношении других людей.

Я быстро кошусь в его сторону, после чего снова смотрю вперёд, выполняя поворот на отведённую для игроков и их гостей парковку.

— Что ты имеешь в виду?

Он пожимает плечами, большим пальцем крутя серебряное кольцо на указательном пальце и глядя в окно.

— Этот… твой проект, всё сводится к тому, как тебя воспринимают, верно? Ты хочешь вернуть себе контроль над этим. Но позволь сказать тебе кое-что, что я узнал по своему опыту. Ты лишь до определённой степени можешь влиять на то, как тебя воспринимают другие. Ты не можешь это контролировать. Ты можешь лишь быть собой и оставаться верной этому. Если они не видят, какая невероятная… — он откашливается, приподнимая одно плечо. — Если они не видят, какая ты на самом деле, это не твоя вина. Они могут валить нахер.

Я прикусываю губу, въезжая на парковку и ставя машину на свободное место.

— Ты не думаешь… ну то есть, разве отношения не сложнее того, что ты сказал? Это запутанная шкала серого, а не чёрное и белое.

У него вырывается уклончивое хмыканье. Видимо, он не согласен? Я не знаю ничего об отношениях Себастьяна, не считая его дружбы с Реном, и есть ли у него ещё какие-то отношения. Я начинаю гадать, вдруг это показательно. Может, дело не в том, что мы не так давно поддерживаем эту фальшивую дружбу, а скорее в его взглядах на отношения.

— С моими командами проще, — говорю я ему. — С национальной сборной и здесь, с городской командой. Они не виноваты в том, что не видят личность, которую я им не показывала. Теперь у меня есть шанс перестать вести себя как девочка, которой я была, и постоять за себя как за женщину, которой я стала. С моей семьей всё сложнее — они знали прежнюю меня, любили и защищали прежнюю меня. Я не хочу обижаться на них за то, что они держатся за идею личности, которую они знали, ценили и заботились, когда я в этом очень, очень нуждалась. Я просто… хочу показать им, кто я, и хочу, чтобы они это приняли. Если они не смогут… — я качаю головой, не в силах переварить возможность того, что моя семья не примет с раскрытыми объятиями то, что я им покажу. — Я разберусь с этим тогда, но не позволю этому не дать мне разобраться, как быть собой и показывать значимым для меня людям, кем я встала.

Себастьян лишь косится в мою сторону, буквально на секунду, но я чувствую это как порыв ветра — как во время вашингтонской зимы, когда ветер ударяет тебя в лицо, заставляя ахнуть, наполняет легкие холодным чистым умиротворением, пока ты смотришь на просторы вокруг тебя.

Он снова смотрит в окно, затем тихо и просто говорит:

— Вот и хорошо.

Я улыбаюсь ему.

— Как мило, что ты это сказал. Ты посмотри на себя, расширяешь свой репертуар за пределы едких реплик и сухого сарказма.

Он хрипло сглатывает и косится в мою сторону. Его глаза всматриваются в мои.

— Это ты виновата. Влияешь на меня.

Моя улыбка становится шире.

— Прости, что я так ужасно влияю.