Шалунья - Софи Ларк

Независимо от того, знает она, что я эскортница, или нет, я никогда не пользовалась популярностью у матерей. Думаю, дело в сиськах, но может быть и в моем характере. Мы просто не сходимся.

Рамзес игнорирует ее вопрос. Сквозь зубы он говорит: — Я тебя не приглашал.

— Не говори глупостей! — Она смеется самым фальшивым смехом, который я когда-либо слышала. — Конечно, я собираюсь поддержать филантропические усилия моего сына. Я буду сидеть в первом ряду.

— С ним? — Рамзес сплюнул, глядя на ее спутника. — Иди в жопу.

Он поворачивается на пятках и уходит от нее, а моя рука крепко сжимается в его.

— Это была твоя мама? — говорю я, хотя уверена, что мы это выяснили.

— Да, — ворчит Рамзес.

— Зачем она здесь?

— За вниманием, конечно. — Затем, немного помедлив, он признается: — И, наверное, чтобы попытаться помириться со мной.

Я не знаю, стоит ли мне задавать следующий вопрос, но я должна.

— Что она сделала?

Рамзес так зол, что его трясет. Я никогда не видела его таким. Я оттаскиваю его подальше от толпы, за ширму из цветов кремового цвета.

— Эй. — Я кладу руки ему на плечи и смотрю в глаза. — Ты в порядке?

— Да, — говорит он. А потом, покачав головой, говорит: — Вообще-то нет.

Я обхватываю его за талию и обнимаю, прижимаясь щекой к его груди. Его сердце бьется о мое ухо. Через мгновение он тоже обнимает меня и медленно гладит по спине. Его сердцебиение понемногу успокаивается, пока не возвращается к разумному темпу.

— Она оставила нас, — говорит Рамзес. — Она оставила моего отца ради лучшего мужчины. И это меня убивает — он лучший мужчина. Мой отец был неудачником.

Его голос густой. Его руки прижимают меня к себе.

— Он засунул пистолет в рот в день ее свадьбы. Она знала, но шла к алтарю с улыбкой на лице. Пошел он к черту навсегда.

Каждое слово камнем ложится мне на живот. Когда Рамзес заканчивает, его плечи опускаются, словно он передал часть этого груза от себя мне. Я крепко обнимаю его, радуясь, что он рассказал мне.

— Мне очень жаль.

Именно это сказал мне Рамзес, когда я поведала ему одно из самых болезненных воспоминаний. И хотя он не виноват в этой боли, от его извинений мне стало легче. Потому что это единственное извинение, которое я когда-либо получу.

Рамзес вздыхает, прижимаясь лицом к моим волосам. — Спасибо. Спасибо, что ты здесь.

Мы стоим, прижавшись друг к другу, столько, сколько нужно, чтобы нам обоим стало легче. Потом я немного отстраняюсь, чтобы спросить: — Кто этот мрачный жнец, с которым она пришла?

— Халстон Ривз, — говорит Рамзес. — Он управляет Oakmont.

— Ооо, — говорю я с особым удовольствием, наконец-то сопоставив имя с лицом. — Вот ублюдок.

— В буквальном смысле, — говорит Рамзес.

Это заставляет нас смеяться самым незрелым образом.

— Пойдем, — говорю я. — Ты же не хочешь пропустить свою речь.

— Они не могут начать без меня.

Это правда, хотя организатор выглядит крайне озабоченной, когда наконец замечает нас. — Рамзес, вот ты где! Я уже начала нервничать.

— Не волнуйся, — говорит он. — Я только наполовину пьян.

Бедная женщина не может решить, смеяться ей или плакать.

— Шучу, — мягко говорит он.

Рамзес поднимается на сцену. Я занимаю место в шезлонге на лужайке в трех местах от его матери. Она сияет, выставив напоказ все свои зубы и бриллианты. Ее муж хмурится.

Бриггс садится рядом со мной, слегка задыхаясь и убирая телефон обратно в карман. Он ловит взгляд матери Рамзеса и бормочет: — Какого хрена?.

В толпе полно богатых и успешных, но я вижу и лица студентов — ребят, которые явно оделись во все лучшее, хотя у них нет ни смокингов, ни платьев, ни даже рубашек на пуговицах. Тем не менее они причесались, завязали кроссовки и надели все дешевые и милые украшения, которые у них есть. Они смотрят на Рамзеса, все до одного.

Рамзес пересекает сцену, огромный и мощный.