После долго и счастливо - Хлоя Лиезе

Я захлопываю книгу, попавшись с поличным, и мои щёки заливает жаром.

— Ага. Вигго мне одолжил.

Алекс, мой тесть, поднимает взгляд от своей книги и щурится, присматриваясь к обложке.

— А. Клейпас. Она хороша.

Мои брови удивлённо приподнимаются.

— Ты её читал?

Он улыбается.

— Я каждый вечер читаю Элин любовные романы.

Она шлёпает его по руке.

— Ты их травмируешь.

— Что? — переспрашивает он. — Я же сказал, что читаю их тебе, а не то, что я…

— Александр, — Элин хватает его за подбородок и целует. — Тебе надо окунуться. Ведёшь себя гадко.

— Да? — он наклоняется за очередным поцелуем.

Фрейя утыкается лицом в свою книгу и стонет.

Это заставляет их обоих рассмеяться, и Алекс встаёт, поднимая Элин на ноги. И я не впервые поражаюсь им. Семь детей. Травма, кардинально меняющая жизнь. Три десятилетия вместе. И они до сих пор смотрят друг на друга с безмерным обожанием.

Я сглатываю едкий привкус разочарования, подступающего к горлу. Потому что я чувствую то же самое к Фрейе, и когда думаю о том, чтобы состариться с ней, выстроить совместную жизнь, я представляю, что всё ещё хочу её, желаю её, ценю её вот так. И всё же резкий прилив обострившейся тревожности, давление планирования семьи привели к тому, что я чуть не испортил наш брак окончательно.

Я отбрасываю эти упаднические мысли в сторону. Я не могу позволить им даже немножко задержаться в моём мозгу. Фрейя даёт мне шанс всё исправить. Она сама мне так сказала. Я должен держаться за это.

— Мне надо в туалет, Алекс, — говорит Элин, мягко отстраняясь из его объятий. — Поплаваю попозже.

— Эйден, — отрывисто говорит мой тесть.

Я тереблю свою книгу.

— Да.

— Пошли, сынок, — он тепло улыбается. — Давай поплаваем.

Я не могу отказать ему, когда он зовёт меня «сынок», и он это знает. Встав, я откладываю книгу и присоединяюсь к нему, наблюдая за его осторожными шагами по песку, пока мы приближаемся к воде. У Алекса самый современный, не боящийся воды протез левой ноги, которую ампутировали чуть выше колена, когда Фрейя была ещё маленькой, а он был полевым медиком в армии. Я смотрю, как он идёт — спина прямая, левая нога ступает с небольшой задержкой, пока он оценивает твёрдость песка — и молюсь, чтобы он не упал.

— Я в порядке, Эйден, — говорит он.

Я резко вскидываю взгляд.

— Извини. Я не хотел создать впечатление, будто считаю иначе.

Его пронизывающие зелёные глаза пару мгновений изучают меня, морской бриз ерошит его медные волосы, которые он передал Рену и Зигги, но уже перемежающиеся сединой оттенка чистой бумаги, прижатой к новенькому пенни. Он кладёт ладонь на моё плечо и сжимает.

— Твоё беспокойство глубоко пускает корни, потому что ты любишь всем сердцем, Эйден. Я не возражаю против твоего беспокойства. Просто хотел тебя успокоить.

— Я это ценю, — моё горло будто набухло, когда я сглатываю. — Но я понимаю, что иногда это может показаться избыточным.

— Как и растение, которое не было подрезано. Это не означает, что корни плохие. Просто ему нужна помощь, чтобы оставаться в норме. Я всегда думал, что это важное сходство между тобой и Фрейей.

Я кошусь на него.

— Что? — мы с Фрейей такие противоположности, что комментарий абсолютно застаёт меня врасплох. — В чём мы схожи?

Алекс широко улыбается.

— Вы оба любите всем сердцем, и из этого исходят ваши убеждения. Твои убеждения сплетаются с прагматизмом и, конечно же, с твоей тревожностью. Убеждения Фрейи сплетаются с её потребностью угодить, желанием исцелить. Это как бутон и лист одного растения могут быть абсолютно разными, но расти на одной почве, от одной корневой системы. Так я воспринимаю вас двоих.

— Я… никогда не задумывался об этом под таким углом. Но то, что вы так думаете обо мне и Фрейе — это глубочайший комплимент.