Сладкий вкус любви - Кейт Кентербери

Душ. Стирка. Планы уроков. Рутина. Я уставился на нее, ожидая, когда она поймет, что мы не будем откладывать это на потом. Когда больше не мог терпеть, когда давление стало настолько сильным, что единственное, что я мог сделать, это нажать на спускной клапан и ждать взрыва, я сказал:

— Я люблю тебя. Я чертовски сильно люблю тебя, Шей. Я любил тебя долгие-долгие годы, и никакой мусор, оставшийся от твоего бывшего, твоей матери или кого-то еще, не изменит этого. Ты не изменишь этого.

У нее вырвался вздох, и она нахмурилась, словно не понимая.

— Ной, я…

— Нет. Не говори ничего. Не говори мне, что я не прав или что я не знаю, о чем говорю. — Я сделал шаг назад и поднял руку. — Ты просила доказательств. Я дам тебе доказательства.

Я не стал дожидаться ответа. Быстро спустился по лестнице, пересек кухню, вошел в маленькую каморку, где хранились мои книги из колледжа, юридической школы и все остальное, что я хотел держать отдельно от фермерских дел. В самом дальнем углу самой высокой полки стояла одна из старых папиных сигарных коробок.

Последний раз я вспоминал об этой коробке несколько лет назад, когда закончилось строительство дома и я въехал в него. Я корил себя за то, что хранил ее так долго, но даже тогда не мог избавиться от нее. Был не в состоянии сделать это.

Мой телефон завибрировал в кармане, и я сунул коробку под мышку, чтобы ответить.

— Что? — прорычал я.

— Добро пожаловать домой. У нас тут несколько коз на свободе, — сказал Боунс. — Ветер сегодня здорово потрепал наши задницы. Он снес изгородь по всему участку. Мы вернули большую часть коз обратно, но похоже, что несколько пустились в бега. Несколько парней латают забор, но у нас так же несколько поваленных деревьев за фермой, так что у нас мало людей. — Он прочистил горло. — Есть шанс, что ты захочешь пригнать коз, пока не разверзлись небеса?

Я провел рукой по лицу.

— Мать твою, — простонал я.

— Именно такой энтузиазм мне нравится слышать.

— Есть идеи, куда направляются эти козы?

— Козы не объявляют о своих планах, — сказал он с гоготом. — Они, наверное, разрывают все, что осталось от тыквенных грядок.

— Сегодня у меня нет на это времени, — проворчал я. — Поймай меня по рации, если эти козы поймут, что для них хорошо, и придут домой до того, как я их найду.

— Маловероятно, но я сделаю это, — сказал он.

Я закончил разговор и наклеил стикер на коробку из-под сигар, нацарапав быстрое сообщение для своей жены, женщины, которая не воспринимала семейные дни рождения и свежий хлеб, и мороженщиков, присланных для организации ее класса, и генеральных подрядчиков, присланных для ремонта ее фермы, как доказательство моей любви к ней. Как безграничную преданность. Как только соберу этих коз, у нас будет долгий разговор о настоящей причине — единственной причине, по которой я женился на ней.

Когда поднимался по лестнице, душ уже работал. Так было лучше. Я не думал, что смогу подобрать подходящие слова, чтобы объяснить эту коробку или почему я хранил ее содержимое все эти годы. Мне нужно было, чтобы Шей сама догадалась. Чтобы она вспомнила и, возможно, тогда она поймет. И поверит мне. Тогда у нее будут все доказательства, которые она только может пожелать.

Я шагнул в ее комнату. Горы все еще были на месте. Свитера и джинсы с одной стороны, сарафаны и шорты — с другой. Я поставил коробку из-под сигар на ее кровать, ярко-розовый стикер на крышке словно молил о внимании. Я приостановился на минуту, тяжесть всех уязвимостей, содержащихся в этой коробке, тянула меня назад. Если это не сработает, то мы никогда не оправимся. Я никогда не восстановлюсь.

С тяжестью в груди я спустился по лестнице и вышел в грозу. Ноябрьский полдень имел свойство в мгновение ока превращаться в ночь, а грозовые тучи только усиливали темноту над головой. Дождь хлестал с боков, ветер завывал. Все оставшиеся у нас поздние яблоки, скорее всего, упадут сегодня ночью.