Седьмая вода - Галина Чередий, Алена Нефедова

И, пока шли и обустраивали лагерь, у меня вполне себе получалось за этими насущными проблемами запрятать мысль о том, что остались мы с Васькой наедине. Как удавалось, хоть и с трудом, игнорировать то, как она тянется ко мне и хоть и молча, но цепляется, явно боясь потерять контакт даже на секунду. Потому что как только позволял себе на этом сосредоточиться, все в голове начинало путаться и смешиваться от мощнейшего чувства удовлетворения, так неуместного сейчас. Мне нужна холодная голова и концентрация, а от каждого ее взгляда, полного надежды и уверенности, что я не подведу, у меня грудь раздувало, и будто крылья вырастали. Ага, эффект долбаного павлина во всей красе, сезонное, мать его, обострение! Но я стойко держался как мог, затыкая ехидный и навязчивый голосок своего вожделения, что становился все громче, строгими доводами о том, что сейчас о безопасности надо думать, а не о всякой херне… Но какой же, млять, сладкой херне, гори она синим пламенем. Таким же синим, какими скоро станут мои многострадальные яйца. Ну и ладно, героям же полагается иметь данные части организма из стали, так что будем считать это процессом закаливания.

Но у любой выдержки есть предел, а у благоразумия граница. И, между прочим, совсем не я был тем, кто их перешел. Ну ладно, я, возможно, в какой-то мере это спровоцировал. Но не нарочно. Почти. Раздевшись на глазах у Василисы, я рассчитывал, что она моментально смутится и ретируется, облегчая мне борьбу с самим собой. Но она стояла и смотрела. Женщины всегда смотрели на меня. Еще с тех времен, когда был подростком. С восхищением, смущением, безуспешно пряча откровенный интерес, бросая вызов и демонстрируя похоть. Это было приятно и щедро подкармливало мое эго. Конечно, когда они узнавали меня лучше, в их глазах появлялись совсем другие эмоции. По молодости — гнев, боль, часто даже ненависть и презрение. В последние годы, правда, это все чаще было грустное разочарование, констатация моей полной безнадежности и бесполезности в определенном смысле. Я мог быть их фантазией на ночь, но не настоящей мечтой, которую прячет в глубине души даже самая независимая и циничная женщина. И лишь Василиса всегда смотрела на меня по-другому. Она видела сразу без прикрас мою худшую сторону, резала меня вечно без анестезии своими зеленючими ледышками, морозила своим безразличием и изводила краткими всполохами огня, надежно спрятанными за стеной изо льда. И я бесился, бросался на эту нерушимую морозную преграду, одновременно жутко желая добраться до этого тайного, скрытого ото всех, пламени и в тоже время зная, что не имею права рваться туда, если не готов раз и навсегда сгореть в нем.