Если о нас узнают - Кейл Дитрих, Софи Гонзалес

Золотые огни расположены по краям канала и пересекают ближайший мост. Я слышу легкий плеск воды и случайный звук проезжающей машины.

– Stroopwafel? – говорю я, протягивая Рубену пакет, отчего пластик шуршит.

Он открывает его и достает одну вафлю. Я делаю так же.

Откусываю вафлю, а затем издаю стон удовольствия и откидываюсь на спинку скамейки. Рубен пробует свою и делает то же самое. Вафли сладкие, хрустящие и в меру мягкие.

– Итак, это чертовски вкусно, – произносит он.

– Правда?

Пока мы едим, стоит тишина.

Он сказал, что нам не обязательно разговаривать, но если это когда-нибудь и произойдет, то только здесь. Может быть, теперь я действительно понимаю силу данного места.

– Кстати, мне очень жаль, – говорит он ни с того ни с сего.

– О, все в порядке. Интервью – это стресс, я понимаю.

– Я говорю не об интервью.

– Эм. А о чем ты говоришь?

– О той ночи.

Ох.

Ох.

Даже если это ужасно, я не могу продолжать убегать. Я делал это достаточно долго. Я знаю Рубена много лет. Он был моим лучшим другом. Я могу и должен поговорить с ним обо всем.

Но дело непосредственно в нем. Рубен почему-то кажется одновременно и самым легким, и самым трудным человеком для разговора.

– Тебе не о чем сожалеть.

То есть я хочу сказать: «Мне понравилось, потому что я бисексуал».

– Да, это так. Мы оба были пьяны, ничего особенного. Мне не стоило принимать все так близко к сердцу. То есть я знаю, что ты натурал. Ты же не лгал мне об этом. И я хочу, чтобы ты знал, что мы не станем это обсуждать, если не хочешь, но в первую очередь я был бы не против разобраться именно с этой проблемой. – Он ковыряется в своей вафле, затем издает натянутый смешок. – Мы можем сменить тему, если что.

Я скрещиваю руки на груди. Надеюсь, если он заметит, что я дрожу, то подумает, что это из-за холода, а не от нервов. Из меня так и рвутся слова: «Я не натурал».

– Я не расстроен случившимся, – в конце концов отвечаю я.

– Не расстроен?

– Нет.

– Ты выглядел довольно рассерженным.

– Я не злился. Я был, эм, напуган, наверное.

– Ох. Ох.

Я закусываю губу.

– Зак, ты же знаешь, что можешь поговорить со мной обо всем, верно? Даже если мы ссоримся. Если это важно, то я рядом, несмотря ни на что.

– Да. Наверное, я держу дистанцию, потому что знаю, что мы могли бы все обсудить, а меня это пугает до чертиков.

– Почему?

Я сгорбился, кожаный браслет на запястье приковал мое внимание.

– Я знаю, что это ненормально, но сам разговор об этом пугает меня до смерти.

– Что ты имеешь в виду? Например, о твоих чувствах?

– Да.

– Что тебя пугает?

– Я думаю, что у меня есть этот страх. Например, рассказать кому-то, кто мне небезразличен, что-то личное, после чего на меня уставятся или будут тыкать пальцем, смеяться и не захотят больше дружить.

– Ты думаешь, я буду показывать на тебя пальцем и смеяться?

– Ну нет, тревога не всегда рациональна, понимаешь? Думаю, что отчасти это связано с тем, что я считаю, будто нравлюсь людям таким, какой я есть. И если я изменюсь, то перестану.

– Верно. – Он откидывается назад. – Ну, со мной этого никогда не случится.

– Неправда. Это уже произошло.

Рубен делает паузу, и в его глазах читается вопрос.

– Послушай, – говорит он, – у меня возникали свои мысли по поводу того, как все произошло, но ты никогда не переставал мне нравиться. Я не могу обещать, что ты по-прежнему будешь мне нравиться, если превратишься в серийного убийцу, или, например, в неонациста, или что-то в этом роде, но в остальном ты очень даже неплох.

– Хорошо. – Я останавливаю себя, но затем продолжаю. – Есть кое-что, что я хочу рассказать тебе… О себе… Но это очень трудно.