Пока я здесь - Лариса Романовская (2022)

Кухня большая, светлая, с тремя окнами, на подоконниках цветы, на стенах картины – радостные акварельки: котики, домики, натюрморт с арбузом… Тут нигде не было фотографий или фотообоев, как те дурацкие берёзы у нас в кухне, никаких календарей с теми же самыми котиками – только живопись, улично-туристическая. Будто этот мир нельзя было фотографировать, снимать на плёнку или цифру. Что, правда? Я попыталась спросить об этом у Юры, но он меня не понял. У них в языке просто не было таких понятий – фотография, видео, съёмка.

– А как же Экран? Вы же по нему смотрите чужую жизнь. Значит, это трансляция?

– Экран – это Экран.

Юра сменил тон. И ладонь перед собой выставил, будто хотел, чтобы об неё все мои слова разбились.

– Извини, я не знала, что об этом нельзя спрашивать.

– Это ты извини. Я забыл, что ты не знаешь… У нас нет того, о чем ты говоришь. Изображать эмоции, подделывать их – это преступление. Как фальшивые монеты.

Упс! Выходит, в этом мире я бы никогда не смогла влюбиться в актёра из французского мюзикла. Тут нет видео, я не смогла бы его увидеть. И тут нет театра! Совсем нет! Ни мюзиклов, ни трагедий Шекспира, ни детских ёлочных утренников. Тут это страшный грех – изображать эмоции, которых у тебя на самом деле нет. Наверное, с фотографиями тоже запрет из-за этого. Нельзя делать постановочные снимки с котиками, детьми или якобы влюблёнными…

– Юра! Но почему тогда можно картины?

– В них эмоции художника.

– Но ведь оператор тоже может передать. И фотограф, и режиссёр…

Юра махнул рукой и сшиб с кастрюли крышку. Сразу пошёл такой запах, как от варенья, и от каши, и от жаркого летнего сада… Крышка ещё бренчала на полу, а мы уже стояли над кастрюлей и черпали из неё ложками. Я никак не могла ухватить кусок абрикоса, он прилип к каше, все время сваливался. Я полезла руками, а потом у меня эта каша осталась на щеке, а Юра её снял, очень осторожно…

И как раз вот тут пришла его мама.

Она прошла на кухню с двумя большими сумками, я сразу шарахнулась, а Юра, наоборот, меня к себе потянул. Но мама только кивнула в сторону кастрюли.

– Понравилась? Вкусная? Я ещё наварю. Сынок, помой посуду, хорошо?

– Я могу! Я могу помыть!

Юрина мама точно так же выставила вперёд ладонь. Может, это жест отказа?

– Не надо. Ты мне в другом поможешь. Времени мало, а праздник скоро! Пойдём со мной!

Она отвела меня в комнату с экраном. Села в то красивое кресло, велела взять стул и сесть рядом.

Начала объяснять, не так интересно, как Юра, про то, что с маленьким экраном можно делать. Как он греет, как охлаждает, как даёт свет. Как можно лечить эмоциями в домашних условиях. Для этого надо вот так вот сесть и смотреть пристально, и думать о хорошем до тех пор, пока оно на экране не проявится… Надо увидеть на экране своё воспоминание и…

– Как там? Наверху?

Я вдруг вспомнила, что большой Экран в горах здесь иногда называют «наверху» или «за заливом», чтобы не путаться.

– Где?

Мама Юры прервала объяснения. Я рассказала про своей первый визит – как мы шли к набережной, как Юра меня посадил в кабинку, как потом выключился свет, и Тьма начала… Но меня перебил мамин вскрик. Пронзительный, не хуже, чем у Тьмы.

– Орден милосердный и все его пророки! Ах ты ж! А ну иди сюда! Ты о чём думал, а?

Я вскочила.

Мама кричала на Юру – он пришёл на её голос.

– Ты уже таскал Дым за залив?

– Нет, но… Ну… Да!

Мама резко повернулась к Юре. Он вжал голову в плечи. И я вжала – привычно, как в театральной студии научилась. Мы придумывали, как показать страх. И каким он бывает… Когда взрыв, когда ужасная новость, когда тебя хотят ударить… Вот Юра сейчас именно этого боялся, удара… Его… били?

Или он боялся каких-то её слов? Решения?

– Ты её выдернул и сразу туда повёл?

– У неё были свежие эмоции!

– Она же ничего не соображает! Как можно! А если бы она жизнь потеряла?