Глоток воздуха - Ле Гуин Урсула Кребер (2008)

— О! — воскликнула Энн и, помолчав, пробормотала: — Да, конечно. — И, тяжело ступая, передвинулась в тень, оставив на только что вскопанной Тоддом земле отпечатки босых ног. — Ладно, Тодд, слушай. Папа — это твой отец. И мой тоже. Но отец этого ребенка — не он. Ясно тебе? — Кивка не последовало. — У моего ребенка совсем другой отец. И ты отца этого ребенка не знаешь. Он живет не здесь, а в Дэвисе, где раньше жила и я. А папа… папа к этому вообще никакого отношения не имеет. И ему это совсем не интересно. У него новая семья. Новая жена. Возможно, у них будет ребенок. И вот они тогда действительно станут пожилыми родителями. Но этот, мой, ребенок будет не у них. Он будет у меня. У нас. Это наш ребенок. И у него вообще нет никакого отца. И никакого дедушки у него тоже нет. У него есть я, твоя мама и ты. Понял? Ты будешь его дядей. Ты это знал? Хочешь быть для него дядей Тоддом?

— Да, — с несчастным видом сказал Тодд. — Конечно.

Пару месяцев назад, когда она только и делала, что плакала, она при этих словах, конечно же, расплакалась бы, но теперь та вселенная, что существовала у нее внутри, и ее окружила неким защитным ореолом, и сквозь эту защиту любые переживания пробивались с таким трудом, что в итоге как бы успокаивались, сглаживались и становились похожи на глубокие и спокойные волны в открытом море, большие, округлые валы, лишенные пенных гребней и довольно ленивые. Энн не заплакала, а лишь подумала о такой возможности, ощутив при этом нечто вроде слабой, солоноватой на вкус боли. Она взяла садовый трезубец и хотела было почесать им голову Тодду, но он не дался — отодвинулся от нее.

— Привет, ребятки, — услышали они голос матери и услышали, как хлопнула затянутая сеткой дверь, ведущая из кухни в сад.

— Привет, Элла, — сказала Энн.

— Привет, мам, — откликнулся Тодд и тут же, вновь склонив голову, принялся копать.

— В холодильнике есть лимонад, — сказала Энн.

— Что это вы делаете? Решили посадить старые луковицы? Я эти гладиолусы так давно выкопала, что уж и не помню когда. По-моему, они и не прорастут теперь. А вот канны должны. Господи, как мне жарко! В городе просто пекло! — Элла подошла к ним, шагая через лужайку в босоножках на высоких каблуках, в колготках, в желтом хлопчатобумажном платье рубашечного покроя, украшенном шелковым шарфиком, аккуратно подкрашенная, на руках маникюр, высветленные волосы тщательно уложены и закреплены лаком — короче, секретарша в полных боевых доспехах. Она наклонилась, поцеловала сына в макушку и шутливо отпихнула носком босоножки голую ступню Энн. — Эх вы, грязнули! — сказала она. — Господи! Какая жара! Все, я пошла в душ! — И она тут же повернула к дому. Хлопнула дверца. Энн представила себе, как она снимает ремешок, высвобождая мягкие складки платья, как по ее лицу стекает макияж под струйками теплого душа, омывающего внешнюю оболочку ее вселенной, эту мягкую спасительную оболочку, внутри которой она теперь живет, восстановив свою целостность и воссоединившись с ними.

Тигр

На Элле было ее желтое платье без рукавов с черным Фирменным ремнем и недорогие серьги из черного гагата. Волосы тщательно уложены с помощью лака.

— Кто придет? — спросила Энн, лежа на диване.

— Я же тебе вчера говорила. Стивен Сэндис. — Элла процокала по полу своими босоножками на высоченной танкетке, точно цирковая лошадь на ходулях, оставляя за собой целый шлейф запахов — лака для волос, духов и косметики.

— Что это у тебя?

— Как что? Мое желтое платье, купленное в бутике.

— Что у тебя за духи, чучелко ты мое!

— Мне это название ни за что не выговорить! — со смехом крикнула Элла уже из кухни.

— «Jardins de Bagatelle»![1]

— Да-да, именно так. Что касается слова «багатель», тут все понятно. Я часто играла такие пьески на фортепиано. А в магазине я просто ткнула пальцем и сказала: «Вот эти». Я пробовала разные духи в «Крим». А эти тебе нравятся?