Мы начинаем в конце - Крис Уитакер (2021)

Журналисты повалили в здание суда, и тут как раз пошла реклама. Дачесс сидела молча, гадала, что на уме у Робина. Реклама кончилась. Журналисты высыпали обратно на улицу, стали трещать в микрофоны об услышанном в зале, обсасывать подробности жизни Стар и Винсента Кинга — как всем уже известные, так и вновь открывшиеся.

И вот вердикт вынесен. Дачесс вздрогнула, сердце забилось чаще.

— Что они говорят, Дачесс?

— Что Кинг не убивал маму.

С приоткрытым ртом она смотрела в экран. Вот один журналист подскочил к присяжному. Присяжный выглядит усталым, однако кроит улыбку. В деталях передает свидетельские показания инспектора кейп-хейвенской полиции Уокера — как этот самый Уокер вдруг обнаружил среди старых бумаг заявление о краже со взломом, из коего следует, что предполагаемое орудие убийства, некогда принадлежавшее Кингу-старшему, никак не могло находиться в распоряжении Кинга-младшего. Присяжные и раньше склонялись к тому, что подсудимый невиновен, и заявление о краже револьвера окончательно их убедило.

Дачесс накрыл спазм, да такой жестокий, что пришлось прижать к животу кулак.

— Блин, Уок, ты что наделал? — прошипела она.

Робин угнездился рядом, и Дачесс, целуя его в темечко, в очередной раз сказала себе, что справедливости от этого мира ждать бессмысленно. Да, она так и думала, она ведь уже кое-что в жизни повидала.

А потом на экране появился он.

Робин даже с места вскочил.

Винсент Кинг вышел из зала суда, сопровождаемый миниатюрной женщиной в строгом костюме, надетом с кроссовками бренда «Чак Тейлор».

Зал озарился вспышкой фотоаппарата. Оправданного провели к автомобилю.

— Да что же это творится, Робин?

Робина между тем затрясло. Он стал задыхаться.

А потом разрыдался. Он всхлипывал, а пижамные штанишки темнели, набухая влагой.

Дачесс опустилась на колени.

— Робин, что такое?

Он только мотал головой и крепче зажмуривался.

— Все хорошо. Я здесь, я с тобой.

— Это он. — Судорожный вдох и новый приступ рыданий. — Я вспомнил.

Дачесс нежно взяла в ладони его мордашку.

— Что ты вспомнил?

Робин глядел мимо нее — в экран.

— Винсент был у нас в спальне. Я вспомнил, что он мне сказал.

Дачесс утерла Робиновы слезы, и мальчик наконец-то взглянул ей в лицо.

— Сказал: прости за то, что я сделал с твоей мамой, и никому про это не говори, не то пожалеешь.

Робин закрыл глаза и всхлипнул. Дачесс стиснула его в объятиях.

Затем отвела в комнату, вымыла под душем, переодела в чистую пижаму и уложила в постель.

Он заснул.

А она стала упаковывать вещи. В сумке у нее была фотография — они с мамой, все трое, во дворе, босиком. Смеющиеся. Редкий снимок редкой ситуации. Фотографию Дачесс поместила на пробковую доску рядом с фотографией Хэла.

Подняла жалюзи, чтобы видеть звезды, и устроилась в изножье кровати. Место было привычное, слишком многие ночные часы — долгие и в то же время краткие — Дачесс провела вот так, сидя подле спящего брата, перебирая события их жизней. День, когда Робин родился; его первые шажочки, первый лепет. Какой он был занятный, ее маленький брат; сколько раз смешил ее… Потом подрос; Дачесс хорошо помнила, как Робин впервые пошел в садик, как она учила его играть в футбол во дворе у дома.

Она просидела с ним всю ночь — нельзя было допустить, чтобы Робин проснулся в темноте и не нашел своей сестры.

Когда забрезжил рассвет, Дачесс подтащила сумку к выходу, бесшумно открыла дверь. И вернулась к кровати, и стояла, сдерживая слезы, пока они не начали ее душить, и кляла себя, и рвала на себе волосы, словно сумасшедшая — каковой и являлась. Будь у Дачесс нож, она бы себе все руки изрезала. Потому что так ей и надо. Даже еще и не так, а больнее.

Наконец она склонилась над братом, поцеловала его в висок, велела быть хорошим мальчиком — и исчезла из его жизни, как исчезли до нее слишком многие.