Звонок из полицейского департамента графства Айвер застал его дома. Уок чуть живой валялся, скованный полупараличом; едва сумел дотянуться до телефона. Зато, когда айверский офицер все сказал, когда раздались короткие гудки, Уок швырнул трубку на место, вновь схватил и вновь швырнул, и так до тех пор, пока трубка не развалилась на куски. Далее он сгреб всё с рабочего стола на пол, стал пинать компьютер и разбил экран. Сознание отказывалось принимать то, что произошло в Монтане.

Иллюзия, поддерживаемая открытками и пятничными звонками Хэлу — что у девочки с мальчиком отныне нормальная детская жизнь, — эта иллюзия умерла без надежды на воскрешение. Уок, потрясенный, три дня ни с кем не разговаривал. На работе взял отпуск — ему положено было за десять лет; напугал всех до того, что Лу-Энн поехала к нему домой, стала барабанить в дверь. Он не открыл. Звонила Марта — он не брал трубку.

Первые сутки проторчал дома, глядя на стену за телевизором. К этой стене Уок еще раньше прикрепил им же составленное досье на Дарка — чтобы ни одна подробность не ускользнула из слабеющей памяти. Пытался напасть на след — и оказывался в тупике. Либо выходил на давних знакомых Дарка, которые лет двадцать уже о нем не слышали. Думал, поможет спиртное. На четверть опустошил бутылку «Джима Бима» — и остановился. Виски в сочетании с лекарствами тяжелило голову, нагоняло сон. Одна-единственная промашка Дарка стала бы мотивом, отсюда можно было бы домысливать — и уж они с Мартой домыслили бы. Так нет же. Словно сама судьба приняла сторону Дарка, подчистила за ним вероятные косяки. Дарк осуществил свой план и ускользнул — его не прищучить. Свидетелей нет. Кровь замело снегом. Там, в графстве Айвер, сделали всё как полагается: поставили патруль на единственной дороге, отправили поисковую команду обшаривать лес. Теперь их версия — убийца скончался от ран либо замерз насмерть, найдется не раньше весны, вероятно уже обглоданный лесным зверьем.

Уок вернулся на работу. Четыре дня и одну ночь занимался привычной рутиной — мелкие правонарушения, дежурство у начальной школы, патрулирование улиц.

Марта приехала к нему сама — без предупреждения. Слушала, прижимая ладонь ко рту, словно иначе не сумела бы сдержаться, завыла бы. Если до сих пор Уок был разбит, то теперь осколки разметало вихрем монтанских событий, а вместе с осколками — и надежду, что когда-нибудь их получится слепить в некое подобие себя прежнего.

Уок ездил в Фейрмонт, три часа задыхался в зале ожидания, надеясь, что Винсент передумает, выйдет к нему. Потом вместе с Кадди смотрел баскетбольный матч в тюремном дворе. Ни внезапное падение игрока, ни выбитый локтем зуб уже не трогали его, не заставляли вздрагивать.

Борода отросла, закрывала шею, спускалась на тощую грудь. Истонченная кожа туго обтягивала впалые щеки. За несколько месяцев Уок постарел на десять лет.

В округе Льюис-энд-Кларк снег лежал толстым слоем. На трассе номер 89 Уок заехал на заправку, прошел в душевую. Там воняло мочой, и он, раздеваясь, практиковал поверхностное дыхание. Замер, обнаженный, перед зеркалом, под тусклой помигивающей лампочкой. Ни пуза, ни жирных складок на торсе. Ребра светятся, подвздошные кости выпирают — вот он какой теперь. Уок стал одеваться: рубашка, брюки, галстук. Волосы пострижены ежиком — так проще, не нужно причесываться. Руки дрожат — плевать. Кому интересно — пускай смотрит, фиксирует его тремор. Хуже, что координация движений нарушена. Если в одной руке телефонная трубка, другой записи вести уже не будешь — не послушается. Вот это выматывает, просто бесит.

Баптистская церковь Кэньон-Вью. Кто-то расчистил снег, парковка по периметру окружена сугробами. Уок приехал до начала отпевания. Разложил сиденье, лег, закрыл глаза. Ночь за рулем брала свое — он подремал минут тридцать. А потом полезли мысли. Из головы не шла Дачесс — не нынешняя, а прежняя, маленькая совсем, — как она глядела на Уока, словно видела в нем избавителя.