Гнилое яблоко - Литтмегалина (2020)

«Не знаю, зачем я говорю с тобой об этом… ты один из них».

«Один из них… но, может быть, я рассуждаю, как ты, – приглушив голос до минимально различимого уровня громкости, произнес оранжевый. – В любом случае, я не намерен сдавать тебя».

Простуженный потянулся к оранжевому почти интимным жестом и заговорил быстро и сбивчиво:

«Сам не понимаю, что когда-то заставило меня присоединиться к ним. Я на пределе. Не могу больше наблюдать этот ужас. Но если я сбегу… хотя бы только попытаюсь… они приговорят меня к смерти. Видимо, мне придется завершить это, даже если меня вывернет от отвращения во время ритуала. Впрочем, это не единственное, что меня тревожит. Мы все здесь преступники. Если станет известно о нашей причастности… Я не хочу закончить жизнь в тюрьме, – простуженный снова вытащил платок и нервно прижал его к носу. – У меня в Торикине жена. Стоило подумать о ней прежде, чем я позволил втянуть себя в это».

«Мы должны возвращаться», – поторопил оранжевый. Глаза у него так и бегали.

Я последовал за ними, но остановился, расслышав гул голосов впереди. Там, за деревьями, было много людей. Я дрожал с головы до ног, действительно готовый поверить, что это я – призрак, тогда как они абсолютно реальны.

И вдруг в один момент все стихло. Я продолжил движение – сначала крадучись, потом быстрым шагом, потом бегом. Фонарик, болтаясь на шнурке, бил меня по груди.

Тяжело дыша, я вывалился на поляну. Догнивающие дома… никого. Меня снова окружил осенний холод этого странного августа, и тогда я осознал, что минутой назад было тепло. Другое лето, может быть, многолетней давности, грело меня.

Я прошел чуть дальше, до знакомого дома, в который я пробрался когда-то, забыв о возможной опасности. Сев на землю возле крыльца, я положил ладонь на переломленную ступеньку.

Боль в руке теперь была ровной, не пульсирующей. Поднималась до самого локтя, дотягивалась до кончиков пальцев. Болело и все остальное тело. Я приподнял одежду, полюбовался на синяки на груди. К их закатно-красному цвету добавилась примесь синевы. «Вечернее небо», пейзаж. Кажется, Отум отбил мне все внутренности.

(начнись у тебя внутреннее кровотечение, ты был бы уже готов, дееетка)

Лучше не смотреть. Я опустил ветровку и, тяжело поднявшись, поплелся к месту нашей стоянки.

Вот и мой рюкзак, оставленный здесь вечность назад. Одной рукой я расстегнул молнию и вывалил все из рюкзака на землю. Хлам, хлам, хлам… все это никак не сможет помочь мне. Я идиот. Как я мог, уходя из дома, не взять с собой бинты, антисептик, нож? Хотя бы нож. Мало ли для чего он может понадобиться. Вещь, незаменимая в хозяйстве. Весьма полезная, чтобы отбиться от психа. От досады и злости на самого себя мои челюсти сжались до боли в зубах. Еще пять минут я искал нож в нелепой убежденности, что, так как я очень хочу его найти, он вдруг материализуется для меня из воздуха. В животе будто черви копошились – омерзительный, извивающийся страх. Те двое даже не видели меня. Как они могли причинить мне вред? Впрочем, сам тот факт, что я так отчетливо видел их, мог сигнализировать о серьезном ухудшении моего состояния.

Помогая себе зубами, я перевязал руку, исхитрившись разорвать на лоскуты запасную футболку. Это было лучшее для нее применение. В сменной одежде я нуждался там, снаружи. Здесь же тряпки, что были на мне, приросли к моей коже, словно звериная шкура. Края раны странно побелели, но я решил не беспокоиться об этом – хотя бы потому, что Отум успеет угробить меня раньше, чем это сделает гангрена.

Я встал. Все не так плохо, наверное. Теперь я хотя бы могу сориентироваться в своем местоположении. Я вспомнил о мертвых шоколадках. Возможно у них удастся разыскать что-нибудь полезное?

(если нет, даже обычную ветку можно использовать пусть как плохое, но оружие)

(все бесполезно; убей себя)