Там, где раки поют - Делия Оуэнс (2019)

По утрам они вставали чуть свет, Тейт варил кофе, Киа жарила кукурузные оладьи на старой маминой чугунной сковородке – закопченной, тяжелой, – а рассвет окрашивал лагуну в розовое. В тумане пряталась неподвижная цапля. Они переплывали заливы, перебирались через протоки, скользили узкими ручьями, собирали перья и воду с амебами. По вечерам катались на ее старенькой лодке, купались голыми при луне, любили друг друга на ложе из прохладных папоротников.

Киа предложили работу на биостанции Арчболда, но она отказалась и продолжала писать. Они с Тейтом пригласили мастера, и тот построил для Киа позади хижины студию – из неструганых бревен, крытую листовым железом. Тейт подарил ей микроскоп, соорудил рабочие столы, полки, шкафчики для коллекций, ящики для инструментов и материалов. В доме сделали ремонт, пристроили еще одну спальню с ванной, расширили гостиную. По настоянию Киа в кухне все оставили как есть, и снаружи красить дом не стали – пусть он по-прежнему выглядит как лесная хижина.[15]

Из Си-Окс она позвонила Джоди, пригласила его в гости – с женой, Либби. Вчетвером устраивали они вылазки на болото, рыбачили. Когда Джоди выудил здоровенного леща, Киа завизжала: “Гляньте! Ну и чудище, что в твоей Алабаме!” Они нажарили рыбы и кукурузных оладий “с гусиное яйцо”.

В Баркли-Коув Киа не показывалась, большую часть времени они с Тейтом жили на болоте одни. Местные жители видели ее только издали, сквозь туман, а история ее жизни за долгие годы обросла легендами – ее пересказывали в закусочной за блинчиками и горячими сосисками. Слухи о Чезе Эндрюсе и его гибели так никогда и не улеглись.

Со временем почти все согласились, что шериф Джексон ошибся. Как ни крути, серьезных улик против Киа не было. Не по-людски это – обижать робкое, пугливое дитя природы. Бывало, откроет новый шериф (Джексона больше не переизбирали) папку с делом, наведет справки о других подозреваемых – и на том остановится. За многие годы дело тоже обратилось в легенду. И пусть на Киа всегда падала тень подозрения, на нее снизошла наконец безмятежность, почти счастье.

* * *

Однажды под вечер Киа, лежа на мягкой лесной подстилке на берегу лагуны, поджидала Тейта с пробами. Дышалось ей легко – она знала, что он вернется; впервые в жизни она была твердо уверена, что ее не оставят. Вот показался в протоке его катер, и глуховатый рокот мотора отозвался у нее в сердце. Когда катер вышел из тростников, Киа поднялась, махнула рукой. Тейт помахал в ответ, но не улыбнулся. Киа напряглась.

Тейт пришвартовался у небольшого причала, который сам построил, спрыгнул на берег.

– Киа, тут такое горе. Плохие новости. Скок вчера ночью умер, во сне.

И снова Киа ощутила, как рвется сердце. Все, кто ее покинул, уходили по собственной воле. На этот раз все иначе. Скок ее не бросил, он, как ястреб Купера, вернулся в небо. Слезы покатились по щекам, Тейт прижал ее к себе.

Хоронили Скока всем городом, пришел и Тейт. Киа на кладбище не пошла, но после церковной службы решила заглянуть к Мейбл с банкой ежевичного варенья старого урожая.

Киа помешкала у ограды. В чисто выметенном дворике толпились друзья и родня Скока. Кто беседовал, кто смеялся, вспоминая шутки Скока, кто плакал. Киа открыла калитку, и люди расступились перед ней. Мейбл кинулась ей навстречу. Они обнялись, расплакались.

– Боже, он тебя любил как родную дочку, – сказала Мейбл.

– Знаю, – кивнула Киа, – и он был мне как отец.

Вечером Киа вышла на берег и простилась со Скоком как умела, своими словами, наедине с собой.

Когда она бродила по берегу и вспоминала Скока, ей невольно подумалось о матери. Как будто ей снова шесть лет и Ма уходит по песчаной тропе в старых крокодиловых туфлях, обходя глубокие рытвины. Только на этот раз в конце тропы Ма остановилась, оглянулась и помахала ей на прощанье. Улыбнулась, свернула на большую дорогу и скрылась за деревьями. И в этот раз – наконец-то – все было как надо.